Офелия

Разбудил мальчишку стук в стекло. Он приподнял голову с подушки, сонно поморгал. На улице лил дождь, в полутьме было ничего не разобрать толком, и Питер решил, что это капли долбят по жестяному отливу, но стук повторился – отрывистый, глухой. Словно об стекло ударялось что-то мягкое. Питер сел в кровати, потер кулаками глаза, взглянул в окно еще раз… и сердце затрепыхалось, как пойманная птаха: в окно бился маленький пикси с ярким оранжевым хохолком.

Питер вскарабкался на подоконник, с шелестом обрушив на пол гору рисунков. Рама от влаги разбухла, шпингалет, на который окно запиралось сверху, поддавался с трудом. Питер дергал и дергал раму за толстую медную ручку, похожую на корень волшебного дерева, тянул ее на себя, проклиная свою неуклюжесть. Наконец окно распахнулось, впустив в комнату промозглую сырость и дуновение холода. Пикси ничком свалился на подоконник, и Питер бережно взял его в теплые ладони.

– Малявка, ты что тут делаешь? – прошептал он испуганно. – Что-то с Йонасом?

Лу собрался в комок, обхватил себя за дрожащие плечи, замер на мгновенье, потом чихнул едва слышно. Питер перенес его в кровать, свернул одеяло пещеркой, усадил пикси туда и вернулся закрыть окно. А когда обернулся, Лу уже скакал по кровати, размахивая тонкими лапками, и причитал на своем непонятном мальчишке языке.

– Что такое? Где Йонас? Что с ним? – напрасно спрашивал Питер.

Пикси встряхнулся, перелетел на подоконник, толкнулся в стекло, словно показывал: туда, Питер, на улицу! И мальчишка понял его.

– Будь здесь, спрячься, – прошептал он и на цыпочках помчался в коридор.

Из спален взрослых доносился раскатистый храп, свет нигде не горел. Люди спали. Спали и собаки, запертые в своей комнатке на первом этаже. Во время дождя они неохотно гуляли, потому и сейчас предпочли проигнорировать осторожные быстрые шаги Питера.

Дверь на улицу была приоткрыта. Мальчишка быстро сунул ноги в резиновые сапоги, схватил с вешалки желтый дождевик и побежал в сад. Между кустов мелькнул берег пруда и силуэт человека, стоящего на коленях. Йонас?.. Дождь заливал лицо, ветер трепал мокрую челку, мешая смотреть, и Питер бежал почти вслепую. Хотелось закричать, но страх стиснул горло мальчишки.

Человек на дорожке у пруда поднял голову, и Питер узнал Ларри. Брат был весь мокрый, в пижаме, босой.

– Питер, быстрее! – позвал он тихо. – Только не пугайся и не кричи. Скорее же…

Питер выбежал на берег и не сразу понял, над чем склонился Ларри. Попятился, оглянулся на пруд: в воде плавали длинные полупрозрачные обрывки чего-то, похожего то ли на бумагу, то ли… Питер пригляделся и обмер: обрывки лент, разорванные в клочья кружева, длинная прядь белого с голубым… Из глубины вынырнула морская русалка – здоровенная, широкоплечая – оскалилась, обратив темные хищные глаза к Питеру. Мальчишка всхлипнул, рванулся к брату.

– Не кричи! – шептал Ларри. – Бога ради, не ори! Помоги мне, быстрее. Питер. Питер, ты мне нужен. Ты нужен ей!

Офелия лежала лицом вниз в трех шагах от кромки воды. Волосы спутаны, руки вытянуты вперед, ноги поджаты под изорванный подол платья. Белоснежная плоть посерела, оплыла, словно медуза, выброшенная на берег. Платье сзади было распорото от шеи до виднеющихся бледных ягодиц, и струи дождя барабанили по узкой спине с выступающими тонкими ребрами. Ларри пытался приподнять русалку, подсунув под нее руки, но у него ничего не получалась. Офелия вздрагивала всем телом и издавала тихий прерывистый свист, больше похожий на шипение.

– Что это? Почему она так… Почему тут?.. – Слова застревали в горле, Питера от страха накрывала тошнота.

– Она так дышит. Питер, я не могу ее поднять. Надо обернуть ее чем-то и поместить в воду. Будь здесь, я принесу брезент из сарая.

Поскальзываясь на мокрой каменной плитке, Ларри поспешил к сараю за домом. Питер снял плащ, укрыл им русалочку, подоткнул под нее полы и попытался приподнять. Получилось только перевернуть ее на спину. Питер с ужасом вглядывался в лицо самого прекрасного существа на свете и не знал, чем можно помочь.

Крови не было, но все тело под когда-то пышным, а теперь изодранным платьем покрывали глубокие порезы, из которых сочилась влага. Сперва Питер принял ее за дождь, а потом увидел, что эта жидкость больше походит на сильно разбавленное молоко: светлая, чуть белесоватая. На полупрозрачной сероватой коже шеи, запястьях, ногах Питер рассмотрел мутные пятна. Глаза русалочки были закрыты, спутанные волосы прикрывали надорванное левое ухо. Дыхание – редкое, шипящее – вырывалось из приоткрытого рта. Под скамейкой лежала деревянная лошадка с веревочными гривой и хвостом. Питер посмотрел на нее и заплакал.

– Кто это сделал? – едва слышно всхлипывал он, грязными пальцами стараясь расправить, разгладить спутанные волосы Офелии. – Почему? За что?