Офелия

– Это щедрость, Йон, – уточнил Питер. – Человечность все же сложнее.

– Но почему-то, когда говорят о чьей-то человечности, подразумевают, что кто-то совершает поступки, которые его неискренне приукрашивают, – настаивал на своем Йонас.

– Знаешь, это даже для меня сложно, – задумчиво произнес Кевин. – Человечность из много чего состоит. Щедрость – да. Еще туда входит доброта.

– Добры бывают и собаки, – фыркнул Йон.

– Ага. Тогда еще… – Кевин задумался еще глубже. – Тогда еще самопожертвование. Ты о нем говорил, верно? Когда отдаешь то, что нужно самому, но кому-то нужнее. Еще это бескорыстность. Когда отдал – и не ждешь, что оно к тебе вернется. А еще…

– Умение понимать, – оживился Питер. – Это когда мама приходит к тебе, не чтобы ввалить за разбитое окно, а чтобы понять, зачем ты кинул кирпич в стекло миссис Броуди.

Кевин аж подскочил на месте, затряс кудрями, соглашаясь:

– Да-да! Ты тоже швырял камень в окно этой склочной ведьме?

– Все швыряли, – успокоил его Питер. – Даже мой папа. Такой старой и злобной учительницы мир еще не знал.

Офелия шумно плеснула у мостков, обдав мальчишек брызгами, отплыла в сторону и высунулась, довольно шевеля ушками и разевая рот.

– Не шали, – строго велел Йонас. – А то полезу к тебе купаться! И все ленточки твои перепутаю!

– Ты ее так до смерти перепугаешь. Или она тебе что-нибудь выдающееся откусит, – покачал головой Питер. – Так что не вздумай.

– Ребят, – отставив подальше пустую креманку из-под мороженого, окликнул друзей Кевин. – Вот смотрите, какая сложная ерунда выходит: спросить, почему ты разбил стекло миссис Люцифер, – это человечно, а швырнуть в окно камень – это бесчеловечно и варварство. Да?

– Человечным будет, если ваша старая ведьма вас в очередной раз за это простит, – сказал Йонас. – А вот если она возьмет дробовик и сделает из одной еврейской жопы решето – это будет бесчеловечно.

Кевин возмущенно зашипел, заслышав про «еврейскую жопу», а Питер сказал:

– Выходит, одно из мерил человечности – способность прощать зло, тебе причиненное? И умение не совершать большего зла, так?

– Ах-ха, как-то так.

– Тогда оттудыши более чем человечны, – подытожил Питер.

Кевин перебрался на край, сел рядом с Питером, свесив вниз незагорелые босые ноги.

– Почему? Они же это… вторженцы. И разума у них нет, я читал.

Йонас совершенно неприлично фыркнул и захохотал:

– Ты бы еще рулон туалетной бумаги почитал! Не, я помню, что евреи – венец эволюции человека, почти богический ра…

– Божественный! – рявкнул Кевин, обернувшись.

– Отвали. Бо-ги-чес-кий разум, – отмахнулся Йонас, садясь и надевая любимую бейсболку. – Кев, ты какого хрена вообще решил, что человек – это единственный носитель разума на планете? Ты что, совсем слепой?

– Я близорукий, – оскорбленно заявил Кевин, поправляя очки, в которых отражались солнечные блики, пляшущие по поверхности пруда. – И сбавь-ка обороты, фашист.

– А ты дослушай. – В голосе Йонаса скользнул металл. – Так вот. Возьмем пикси. Ибо их ты точно видел. Это животные? По критериям разумности, само собой.

– Животные, – убежденно ответил Кевин. – Речи нет, творчества нет, а попугайничать-пародировать и обезьяны умеют.

Йонас подсел к ним, заставив обоих подвинуться. Офелия тут же метнулась куда подальше и с безопасного расстояния показала зубы.

– Что еще ты знаешь о пикси? – спросил Йонас.

– Ну то, что у них всех животы синие, то, что кожа у них всех холодных оттенков спектра и что они всеядны. И как размножаются, я знаю, – гордо отрапортовал Кевин.

– Охренеть, какие глубокие познания! – воздел руки Йонас. – А теперь слушай то, что знаю я. Речь у них есть. Просто мы ее не понимаем, как иностранцы. Я вот совершенно четко знаю звук, которым Лу меня обозначает. И как он называет воду, еду и кровать. Это раз. Говоришь, творчество отсутствует? Пикси строят города. Города, объединяющие в общий массив вековые деревья. Они возводят нереальной красоты ажурные здания на толстых ветках, соединяют их между собой арками, мостками и галереями. Из чего они это делают, я не знаю. Но красоты эти постройки изумительной. А еще у них есть общество.

– Это и у муравьев есть. И у пчел, – гнул свое Кевин. – А строят всякое очень многие животные.

– У животных есть эмоции? – с нажимом спросил Йонас.

– Примитивные – да. Вон собаки умеют радоваться и грустить, испытывают страх, злобу.

– У пикси есть чувство юмора. И они умеют смеяться.

Питер и Кевин переглянулись. Йонас победно кивнул.

– Вот вам. Ах-ха, ну и под конец, для подведения итога: Кев, русалка Офелия – это животное?

Кевин задумчиво почесал макушку.

– Судя по ее нелюбви к немцам, она не животное, – сострил он.

– Это все? – холодно спросил Йонас.

– Ну… Она пытается общаться, она играет, как человек. Животное вряд ли бы додумалось катать куклу на лошадке. Разве что высшие приматы…

– Хорошо, что поставил ее хотя бы близко к высшим приматам, ученая башка. Русалки разумны. Скажи, Пит?

– Они нифига не животные, – подтвердил Питер.

И тут к пруду подошла миссис Донован.

– Питер, привет! – помахала она рукой. – Позанимаешься с нами? Я разработала для вас новый танец.