Офицерский крест

– Никакого противоречия в моей позиции нет, – неспешно и уверенно отвечал Журбей, чеканя слова. – Во время предыдущих многочисленных испытаний «Властелина» я пришел к выводу что изо всех его параметров мы выжали максимум возможного. Его предел поражения цели по высоте – сто, ну, от силы сто двадцать километров. Все. Мы не можем обманывать ни себя, ни Генштаб, ни Кремль сказками о том, что при имеющихся тактико-технических характеристиках «Властелина» можем научить его сбивать цели на высотах в два, а то и в три раза больше. Все предыдущие испытания этой ракеты ясно показали, что у нее есть потолок. Топтаться в этом тупике дальше – пустая и преступная трата денег. «Властелин» надо довести до изначально заявленных параметров, добиться стабильных результатов и принимать на вооружение. А дальше него в космос и будет забираться наш «Громовержец». Мы должны получить два инструмента, предназначенных для решения разных задач обороны…

В те минуты Гаевский чувствовал, что смотрит на Журбея с восхищением.

* * *

Время уже давно ушло за полночь, уже луна, уплывая на запад, царапает свое золотое пузо о черные крыши спящих домой, уже светлеет горизонт с востока, а захмелевшим сестрам не наговориться.

Людмила достала из бара вторую бутылку красного вина и заговорщицким тоном с улыбкой сказала Полине:

– Давай с тобой напьемся. Тем более, что Гаевский все равно сегодня с полигона не вернется. А ты своими расспросами про Тормасова совершенно разбередила мне душу. А я перед тобой, как перед иконой…

Полина гасит в пепельнице тонкую сигарету хитро ухмыляется, берет бокал и говорит:

– Вот скажи мне, сестренка родная, блудница тайная… Тебя угрызения совести мучают? Ведь ты и в церковь иногда ходишь, и Библия у тебя на тумбочке прикроватной лежит… А шуры-муры с этим Тормасовым все равно крутишь…

– Ой, Полечка, Полечка, я еще как страдаю! Но ничего… Ничего с собой не могу поделать… Он как посмотрит на меня, как скажет по-особенному «душа моя»… Так я словно под гипноз его попадаю… Ты же знаешь, я до нынешних лет порядочность блюла… И ни о чем, таком… греховном… даже не помышляла. Представляешь, ни одного!.. Ни одного постороннего мужика к себе не подпускала! А как сороковник стукнул, так я словно очнулась… Словно мне переливание крови сделали! Словно мне двадцать лет опять вернулись… А тут вот Тормасов со своими изысканными манерами…

– Ой, Людка, Людка… Наивная ты… Когда мужик хочет тебя закадрить, у него все манеры изысканные. Ну а уж если ты подаешь ему малейшие знаки готовности к греху, то тут и без твоего «гипнотизера» понятно, чем все закончится…

Людмила нервно крутит в руках пустой бокал и смотрит на сестру глазами обвиняемой, которой зачитывают в суде суровый приговор.

– Я вот одного в тебе не пойму, – продолжает Полина, – я не пойму, как можно в церковь ходить, исповедоваться и грешить? Ты что священнику на исповеди говоришь? В блуде ему сознаешься?

– Конечно.

– А он что?

– А он осуждает меня и советует сойти с пути греховного.

– А ты что?

– А я не могу сойти. И мучаюсь, как Анна Каренина…

Полина взрывается веселым смехом:

– Анна Каренина, Анна Каренина… Ты еще мне про паровоз что-нибудь наплети!

– Тебе, Полечка, смешно, а я по горло в этом греховном омуте.

– Ты что думаешь, что одна в таком омуте? Тысячи, миллионы русских баб попадают в такой омут! Только многие вовремя из него выбираются! Но я не пойму, не пойму, откуда в тебе этот бес? Тебя что, родной муж не устраивает? Он у тебе импотент, что ли?

– Нет-нет, Тема не импотент… Тут, видимо, другое… Когда я выходила за него замуж, то у меня об интимной жизни всякие высокие девические мечты и красивые представления были. А когда все первый раз случилось, я не испытала тех наслаждений, которых ждала… Как-то все без восторгов получилось… Понимаешь? Ну а потом тоже все как-то без бабочек в животе… Без полетов на седьмое небо… Рутинно как-то. Механически. Но я жила смиренно с привычкой к этому. Но чувствовала, чувствовала, догадывалась, что все может быть по-другому… Но я глушила, глушила, душила в себе все эти фантазии… Двадцать лет работой, работой, работой глушила! До тех пор, пока не появился из Парижа Тормасов… И я не устояла. Я словно другой женщиной сделалась. Я только с Тормасовым поняла, что значит быть женщиной и какое это божественное состояние – чувствовать мужчину, пылающего к тебе страстью…

Полина хлебнула вина и снова закурила. Сказала раздумчиво:

– Дай Бог тебе, сестренка, удачно выбраться из этой сладкой мышеловки, в которую ты сама же себя и заманила.

Полина уже засыпала, когда Людмила склонилась над ней и шепотом спросила:

– Как думаешь, я выберусь?.. Я выберусь из этой сладкой мышеловки?

– Может и выберешься, если она хвост тебе не отрубит…

– Полечка, Полечка родненькая… Я запуталась… Я вся запуталась. Но не могу остановиться. Не могу… Я чувствую, что этот роман надо заканчивать, но нет сил остановиться… Словно тормоза отказали… Ты слышишь меня, Полечка?

Нет ответа.

Тишина.

* * *