Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

Но положение быстро поправил доблестный казачий артиллерийский взвод, своим метким обстрелом быстро внесший неожиданную панику в ряды наступавших… Почувствовав над своими головами разрывы наших снарядов, неприятельские цепи стали сначала задерживаться и искать более укрытых мест, а затем и совсем исчезли, постепенно стянувшись к главным силам, расположившимся в колонии Э., где были укрыты и все неприятельские тачанки.

В эти-то минуты и проявил себя с самой лучшей стороны доблестный командир казачьего полка, успешные кавалерийские действия которого до сих пор у меня ясно живут в памяти. Пользуясь большею свободою маневрирования, обусловленной меткою стрельбою казачьего артиллерийского взвода, лихой полковник еще задолго до обуявшей неприятеля паники незаметно отвел весь свой полк на рысях в лощину и, развернув его, стал выжидать подходящего момента для атаки.

Быть хорошим боевым начальником весьма нелегко, а в особенности это нелегко тому, у кого отсутствует особый, чисто охотничий нюх. А без этого последнего вообще немыслим хороший кавалерист. И вот в отсутствии именно этого нюха нельзя было упрекнуть бравого казачьего полковника. Спокойно и терпеливо выждав нужный ему момент, он затем, буквально с места в карьер, повел весь полк в атаку, достигнув при этом еще более эффектных и существенных результатов, чем это имело место два дня назад в бою под Черниговкой. И не прошло нескольких минут, как мы уже положительно влетели в колонию, решительно вытесняя из нее врага, обратившегося в самое беспорядочное бегство.

Последнее, впрочем, было очень успешным и стремительным у большевиков, так как кони их не оставляли желать ничего лучшего и в значительной степени превосходили своими качествами большинство наших. Тем не менее полковник назначил две сотни для преследования противника, которые и помчались тотчас же по его следам.

Колония целиком оказалась в наших руках. Мы не без удовольствия осматривали чистенькие белые домики, от которых веяло миром, уютом и редкою аккуратностью, столь свойственною трудолюбивым немецким колонистам. Только последних мы нигде не находили: вся колония как бы вымерла, и из дворов к нам навстречу не выходили их хозяева…

Между тем на широкой улице поселка кипела жизнь и слышались громкие голоса наших удалых станичников, почувствовавших, наконец, возможность передохнуть и выспаться. Спешившиеся казаки разводили коней по дворам, тащили за собой тачанки и пулеметы, иногда добродушно переругивались, но в общем пребывали в самом радушном настроении, какое только и может быть у подлинных победителей… Кое-где на той же улице продолжали валяться в беспорядке трупы, тачанки и разбитые зарядные ящики…

Пока отсутствовал наш неутомимый Поморский, тотчас же по занятии нами колонии направившийся в штаб для выяснения обстановки, мы с Вольфом успели расквартировать всех конноподрывников, выбрав для них три больших и чистых двора. После этого я решил дать отдых и собственной персоне, до крайности переутомленной длительными переходами и пережитым нервным напряжением. Разбитость и слабость, явившиеся вполне естественной реакцией после недавнего подъема, были у меня столь велики, что я под конец едва добрался до кровати какого-то добродетельного немецкого супружества и тотчас же погрузился в забытье, отказавшись перед этим от всякой еды, несмотря на то что около двух дней не брал в рот никакой горячей пищи.

Не знаю, сколько времени продолжалось мое блаженное состояние… Во всяком случае, вероятно, очень недолго, потому что, когда я открыл глаза, безжалостно возвращенный снова к печальной действительности из мира моих прекрасных грез, – кругом стоял все тот же день, яркий и сверкающий, причем веселые солнечные блики на белой стене даже не переменили своих мест и окраски… Вернее всего, что я проспал не больше как несколько минут и, во всяком случае, менее получаса… А проснувшись от неожиданного грохота, раздавшегося над самой головою, я в первую минуту даже хорошенько и не понял, что вокруг меня происходит, и только когда этот грохот прозвучал вторично, прояснившееся сознание с грустью сообщило мне о моем возвращении к печальной и жестокой действительности…

Грохот, меня разбудивший, был не чем иным, как разрывом артиллерийского снаряда, пролетевшего над самою моей крышей и ухнувшего где-то совсем близко. За первым разрывом последовал второй, а затем снаряды полетели без счета, разрываясь между соседними домами…

Я понял, что на нас опять наползло все то грозное и жуткое, от чего я только на несколько минут отошел во сне… Вскочил, как встрепанный, как был без сапог, бросился к нашей части… На душе было тяжело, неладно и сложно…