Офицеры власти. Парижский Парламент в первой трети XV века

Зная о приверженности Парламента соблюдению процедуры выборов на судебные должности, стоит обратить внимание на это «подчинение» королю, поскольку оно несколько противоречит, на первый взгляд, политике Парламента в области комплектования кадров и в целом не согласуется с претензиями института на независимость в этой области. Разгадка этого кажущегося противоречия заключается в стремлении Парламента всячески укрепить власть короля, которая на данном этапе развития института напрямую способствовала и власти самого Парламента. Не случайно поэтому замечание на полях протоколов секретаря о назначении королем чиновника: «Король выше выборов» (Rex est supra electionem) (22 мая 1403 г.). Парламенту в конечном счете было выгодно утвердить в обществе всевластие короля, его неоспоримое право на любые действия, его власть над обществом, превращающую людей разных сословий в единую массу подданных. Именно поэтому Парламент поддерживает и отстаивает судебный суверенитет короля, способствуя тем самым укреплению своей власти[339]. Так, в деле об оправдании герцога Бургундского Парламент осуждал идеи тираноборчества именно за содержащееся в них посягательство на исключительное право короля вершить суд, ибо только ему «дан меч (gleve) суда, и никому другому» (7 августа 1416 г.). В еще большей степени идеи суверенитета короля были развиты и поддержаны Парламентом в период папской схизмы и утверждения галликанизма во Франции, существенно расширившего компетенцию Парламента в области церковной юрисдикции, не говоря уже о материальных выгодах парламентариев, получавших за службу церковные бенефиции от короля. Выступая против тех, кто посягал на принципы галликанизма, Парламент объявлял их действия «ущербом королю, его сеньории, которую он держит от Бога одного», «очень большим сокращением его королевских прав, преимуществ и прерогатив». Парламент всегда напоминает о верховной власти короля в государстве и его неподчиненности никому, в том числе и Папе: «Король является императором в своем королевстве, которое он держит от Бога одного, не признавая (никакого) земного сеньора сувереном, и привык, как ему позволено (loisible), править и управлять королевством… издавать законы, статуты, ордонансы и конституции, о которых ему нет необходимости никому из подданных давать отчет», поэтому подданные, обсуждающие или нарушающие эти ордонансы, по версии Парламента, совершают самое тяжкое преступление в государстве — оскорбление величества (lèse-majesté) (25 февраля 1418 г.). Отстаивая интересы короля, Парламент подразумевает прежде всего интересы королевства, а не конкретно короля. Весьма любопытно в этой связи появление в протоколах Парламента такого нового понятия, как «величество королевства» (majesté du Royaume) (21 июля 1417 г.).

Представление о Парламенте как эманации королевской власти, идентификация его с персоной короля лежали в основе компетенции учреждения, однако парламентские чиновники пытались поставить знак равенства между королем и Парламентом[340].

Именно поэтому во всех наиболее важных или спорных актах Парламент пользуется формулой «Король и Парламент» со знаком равенства; наказывая за преступления, Парламент объявляет их «ущербом Королю и Суду»[341].

Поставив знак равенства между королем и Парламентом, его чиновники не только отстаивали таким образом суверенитет судебной власти короля, но и уравнивали свои интересы с интересами короля, под которыми уже подразумевали интересы суда и, как следствие, государства[342]. Любое посягательство на королевские права Парламент объявлял ущербом себе, но точно так же посягательство на свои права квалифицировал как государственное преступление (lèse-majesté): когда выяснилось, что платы за королевскую печать шли не в пользу Канцелярии и, следовательно, ущемлялись интересы чиновников, поскольку из этих денег выплачивалось жалованье, это было объявлено ущемлением интересов короля (12 ноября 1414 г.). Парламент настаивает, что его власть суверенна, как и у короля (16 апреля 1425 г.), и ущемление компетенции Парламента квалифицируется им как посягательство на права короля (27 февраля 1431 г.), в том числе и в вопросах о завещаниях, где у короля мог быть «интерес в части имущества», что служило и интересам Парламента, который получал долю этого имущества (29 марта 1435 г.).

Надо заметить, что общество с трудом и неохотно признавало за Парламентом такое исключительное положение. Например, в конфликте Парламента с Палатой счетов, не желавшей расставаться с судебными прерогативами, принадлежащими ей и постепенно отбираемыми Парламентом, на совещании у канцлера чиновники этой палаты хранили молчание, заявив, что «не скажут им ничего, но только в присутствии короля» (24 февраля 1402 г.).