Офицеры власти. Парижский Парламент в первой трети XV века

Причиной гражданской войны, вследствие которой «никогда прежде не жили в такой опасности», он считает коррозию нравов и ущемление правосудия: «И каковы беды (meschiez), какие опасности, несчастья и несообразности, какие преступления и грехи произошли от этого, происходят и будут происходить, станет понятно из следующего: главная причина всего, что перечислено, есть отсутствие (defaut) справедливости по отношению к Богу через богохульства ужасающие, которые имеют хождение в королевстве, (привычка. — С.Ц.) оскорблять и поносить Бога первым делом, даже среди самых высоких (les plus grants), как среди судей, так и среди людей церкви, и другие грехи несказанные (nondicibles), а также отсутствие справедливости по отношению к себе и к самым близким и подданным. Ибо наши суды, я подозреваю, из числа тех, о ком говорил Пророк: "И вся праведность наша как запачканная одежда" (9 сентября 1410 г.). Трактуя гражданскую войну в духе проповедей Жана Жерсона, предвидевшего задолго до ее начала ужасные последствия для общества распространившихся богохульств и ругательств, Н. де Бай отрицает за обеими воюющими сторонами право на оправдание насилия благими целями, считая войну в любом случае наихудшим злом и наказанием за грехи[453]. Как человек церкви и чиновник, он не признавал силу аргументом и вообще относился к ней как к опасному искушению. Защищая архивы Парламента от размещавшихся в Париже войск, он выразился предельно откровенно: «Ибо сила оружия может победить разум» (16 сентября 1410 г.).

Разум против оружия, закон против произвола, порядок против анархии — такой путь выхода из кризиса видит парламентский чиновник посреди распространившегося в стране тотального насилия.

В более сложных обстоятельства, в которых оказался Клеман де Фокамберг, те же идеи получили любопытную трансформацию, раскрывающую глубокую приверженность парламентария мирным способам решения конфликтов. Нет нужды повторять здесь его описание расправы в Париже над арманьяками летом 1418 г. Однако одна деталь в этом описании, не упоминавшаяся прежде, очень важна для понимания взглядов секретаря на насилие. Для него главным признаком законности и, значит, оправданности установления бургиньонского правления в Париже был тот факт, что само вступление войск герцога Жана Бургундского 29 мая 1418 г. обошлось без кровопролития, начавшегося позднее: «Все люди из дома короля и сеньоров, находящиеся в Париже, надели знаки герцога Бургундского и крест Св. Андрея, и также все горожане и жители, женщины и дети Парижа, которым в большинстве это вступление и приход были очень радостны и приятны. И не встретили воины в этот день никакого сопротивления и не был никто убит, кроме 2–3 человек» (29 мая 1418 г.). Так неприменение силы для него есть главный признак законности.

И это становится основным критерием оценок К. де Фокамберга разных событий: наличие или отсутствие насилия. Так, захваты королем Англии городов и крепостей, совершаемые юридически в пользу Карла VI, но у сторонников Дофина, секретаря не радуют, и он выражает это замечанием, что имело место насилие: взятие крепости Рынок в Мо совершено «силой и длительностью осады» (26 мая 1422 г.), города Пон-сюр-Сен — «атакой и силой оружия» (26 мая 1423 г.). В то же время в речи герцога Бедфорда, регента королевства, секретарь отмечает как достоинство его намерение действовать с помощью закона, а не силой оружия: «Милостью Бога больше, чем силой оружия и множеством воинов» (4 октября 1424 г.). А отвоевание герцогом Бедфордом городов и крепостей в Бри подаются как законные, раз «он встретил там довольно твердое подчинение, не совершая атак или военных акций» (3 августа 1429 г.).

Желая подчеркнуть неправоту действий войск Карла, секретарь считает достаточным аргументом применение ими силы, как в случае снятия осады с Орлеана («после многих атак и силой оружия» — 10 мая 1429 г.), или Жарго-сюр-Луар (14 июня 1429 г.). Однако по мере развития успехов войск Дофина и нарастания кризиса в «английской Франции» симпатии К. де Фокамберга склоняются в пользу Карла Валуа. И выражением этих симпатий становится утверждение о неприменении войсками Карла насилия как главном знаке законности их действий. Сразу же велел за коронацией Карла, записывая о готовящихся против него военных операциях, секретарь отмечает, что он и его армия «были приняты в Шалоне, Труа, Реймсе, Лане и многих других городах королевства, прежде ему не подчинявшихся», именно приняты добровольно, а не насильно вошли в них (25 июля 1429 г.).

Наконец, вступление войск Карла в Париж весной 1436 г. и падение англо-бургиньонского режима предстают как в высшей степени законная акция, раз «добрые жители Парижа открыли ворота… отдав город в доброе подчинение, и так почтенно действовали и вели себя добрые горожане и жители… без кровопролития или очень незначительного, так что это должно считаться скорее творением Божественным, чем человеческим» (13 апреля 1436 г.)[454].