Офсайд

Тщательно помыв руки, как мне было велено, я, сходя с ума, расхаживал перед двойными дверями операционной. Да кого я обманывал? Я уже сошел с ума. Уже несколько минут я не получал никаких вестей. Пять минут или десять, а может, и больше. Поблизости не было часов, так что я не мог сказать наверняка. Все, что я знал: Бейли внутри, и я понятия не имею, что происходит.

В порядке ли она? В порядке ли малыш?

Вся моя жизнь находилась по ту сторону этой чертовой вращающейся двери.

Семь с половиной намотанных кругов спустя дверь из стекла и металла распахнулась, и ко мне выбежал рыжеволосый ординатор. Выглядел он измотанным. Не внушало доверия и то, что на вид ему было лет семнадцать, не больше.

– Прошу прощения, – сказал он, запыхавшись. – Они о вас забыли.

Что, простите?

Должно быть, ярость отразилась на моем лице, потому что паренек побелел от страха.

– При экстренных случаях такое бывает, – добавил он.

Приятно было узнать, что они не постоянно забывали мужей в коридорах.

– Э, вы можете пройти, – отодвинулся он в сторону и приоткрыл для меня дверь.

Когда я последовал за ординатором в стерильную белую операционную, меня окружил запах антисептика. За простыней, подвешенной на уровне талии Бейли, столпились несколько врачей и медсестер. Видимо, они спрятали от нее кровавое месиво, которое я, к сожалению, мельком увидел по пути. Порезы и незначительные ранения меня не пугали, но выставленные напоказ внутренние органы – другое дело.

Стоило мне увидеть лицо Бейли, как все внутри меня замерло. Подключенная к миллиону аппаратов, оставшаяся один на один с молчаливым анестезиологом, она выглядела такой уязвимой.

Бейли встретилась со мной взглядом, и ее подбородок задрожал.

– Мне страшно.

Я тоже был напуган.

– Теперь я здесь.

Посреди хаоса, что царил в операционной, я постарался не показывать своего волнения. Я погладил ее по лбу, в надежде хоть как‐то успокоить.

– Она отлично справляется, – сообщила доктор Харрис с другой стороны шторки. – Малыш почти вышел.

– Видишь, – сказал я. – Все скоро закончится.

Спустя несколько мгновений раздался детский плач. Лучший звук, который я когда‐либо слышал.

– Это девочка, – объявил кто‐то.

Эти слова навеки изменили мою жизнь.

Дочка.

* * *

– Привет, малышка Картер, – я посмотрел на крошечный кулачок, что обхватил мой указательный палец. Даже ее крошечные ноготки и длинные ресницы, касающиеся пухлых щечек, казались мне идеальными. А ведь она всего лишь мирно спала в пластиковой люльке. Такая маленькая. Люлька была не больше хоккейного шлема.

Я чувствовал себя так, словно мое сердце билось не в груди, а в этом спящем комочке любви. Я знал, что сделаю для нее все что угодно, как сделал бы что угодно для своей жены.

– Удивлен, что у нас девочка? – наклонила голову Бейли, изучая меня внимательным взглядом.

– Немного, – признал я. – Но она идеальна.

Наша маленькая семья была совершенной.

До настоящего момента я даже не знал, что способен испытывать такое. Я даже не мог выразить это словами. Мне захотелось позвонить маме и извиниться за каждый раз, когда я заставил ее волноваться, не вернувшись домой вовремя.

Потому что теперь я знал, как пугающе было понимать, что часть моего сердца где‐то далеко от меня.

– У нее твои волосы, – пробормотала Бейли.

Я мягко рассмеялся. Так и было. Копна темных пушистых волос торчала во все стороны, точь‐в-точь как у меня утром. Оставалось только надеяться, что характером она пошла в маму, иначе нас ожидало много головной боли. Начиная лет этак с двух и до двадцати.

– Кажется, у нее твой нос, – заметил я. – Такой миленький.

Послышалось шуршание простыней, когда Бейли пошевелилась и, поморщившись, выпрямилась на больничной койке.

– Нам нужно выбрать для нее имя.

– У тебя есть идеи?

Мы сузили список до трех вариантов, но решение оставалось за Бейли. Что было довольно справедливо, учитывая, каким образом наша малышка появилась на свет.

– Нет, – нахмурилась Бейли, взглянув на переносную люльку. – Я все еще в раздумьях.

Я осторожно устроился рядом с ней и прислонился своей головой к ее.

– Уверен, мы можем подождать день‐другой. Как ты себя чувствуешь?

Ближе к обеду Бейли наконец поспала пару часов, но все еще была почти такой же бледной, как простыня, на которой лежала. Нам хотелось вернуться домой, в нашу кровать, но Бейли обещали выписать только через пару дней.

– Держусь. Все отлично. Кроме того, что сегодня утром меня вскрыли и зашили.

Я подавил желание поежиться. Кесарево сечение – серьезное дело. Любой, кто называл это «ненастоящими родами», заслуживал удара в гортань. Я не переставал восхищаться, как отважно Бейли через это прошла. Какой сильной она была.

– Я бы сделал это за тебя, будь у меня такая возможность.

Я правда так думал: сделал бы это десять раз, лишь бы ей не пришлось через это проходить.

– Утренняя тошнота тебя бы доконала, – с легкой улыбкой на губах взглянула на меня Бейли.

– Скорее всего, – признал я.

Рвотные позывы входили в список вещей, которые я ненавидел больше всего на свете. А бедняжку Бейли последние девять месяцев тошнило очень часто.