Огненная кровь. Том 1 (СИ)

— Альберт у нас тоже, кстати, поэт, — встрял между ними Цинта, — он пишет сонеты и очень неплохие.

— Сонеты? — удивилась Рита.

— Цинта, ты уже забыл историю с вертелом? — грозно посмотрел на него Альберт. — Следи за дорогой.

— Нет, пожалуйста, не ругайте его! Сонеты — это прекрасно, я бы с удовольствием послушала что-нибудь из… вашего.

— Моё последнее творение закончилось попыткой рифмовать «любовь» и «морковь», не думаю, что вам стоит это слушать — удовольствие сомнительное. Не такой уж я и хороший поэт.

— Не вам судить, — усмехнулась Рита, — может, мне понравится?

— Понравится слушать о моей страсти к другим женщинам, исполненной в стихах? — Альберт придержал коня и, поравнявшись с Ритой, посмотрел ей прямо в глаза.

Она смутилась и отвела взгляд.

— Извините.

— Не извиняйтесь. Я вообще-то не хотел вас обидеть, но всё же и не хотел бы читать вам сонетов, посвящённых другим женщинам. А сонетов для вас я написать ещё не успел, — он продолжал смотреть на неё внимательно.

Она вдруг покраснела и смутилась ещё сильнее. И ему понравилось это смущение. Её застенчивость была очень милой и такой странно невинной, что внезапно ему захотелось извиниться, но вовсе не потому, что ему на самом деле было стыдно, а потому что захотелось смутить её ещё раз, увидеть, как она опускает ресницы и теребит край жакета, пытаясь оттереть налипший песок.

— Но вы можете подсказать мне рифму к слову «любовь», если знаете что-то ещё, кроме моркови, — усмехнулся князь, разглядывая её профиль.

— А зачем рифмовать именно слово «любовь»? Не обязательно называть любовь любовью и ещё придумывать к ней рифму. Такая прямолинейность подойдёт больше детским стихам. А если вы хотите показать чувства… можно ведь иначе построить куплет — для чувств есть множество способов выразить себя, и говорить о любви можно по-разному, — ответила Рита, глядя куда-то в рыжую гриву лошади.

— Вот как? Детские стихи, значит? — усмехнулся князь. — Может, приведёте пример, как же нужно говорить о чувствах без слова «любовь»? Я уверен, что вы тоже втайне пишете стихи.

— Втайне? Почему же, пишу я вовсе не втайне, — усмехнулась она в ответ.

— Хм… Я задел вашу гордость?

— Ничего вы не задели, — ответила она и посмотрела на него с вызовом. — Но, я думаю, мои стихи гораздо хуже ваших сонетов.

— Вы пытаетесь мне польстить, думая теперь, что задели мою гордость? Поверьте, я не горжусь своим рифмоплётством. А насчёт ваших стихов — как вы там сказали? «Не вам судить», — произнёс Альберт, не сводя с неё глаз, — но я понял — вы просто боитесь. Как и любая девушка, пишущая стихи втайне, вы стесняетесь говорить о них вслух. А уж читать кому-то!..

— Стесняюсь? Вовсе нет!

— Ну так прочтите что-нибудь о чувствах, но чтобы без слов «любовь» и «морковь», и поверьте, — он поднял руки вверх, — обещаю строго не судить!

— Я не против, если кто-то укажет мне на мои ошибки, я люблю учиться, — она снова посмотрела на Альберта с вызовом.

Взгляды схлестнулись, и Альберту показалось, что он просто тонет в синеве её глаз. И тонуть в ней было до странного приятно.

— Итак? — спросил он, чуть склонив голову.

Она посмотрела куда-то вверх, словно перебирая в памяти страницы. Её лицо совсем преобразилось, с него ушёл страх и бледность, и князь невольно залюбовался ей.

Рита выпрямилась, повернулась к Альберту, глядя ему прямо в глаза, и, чуть вздёрнув подбородок, произнесла:

— Хорошо. Это не поэма, а просто зарисовка под названием «Тоска». Она не слишком хороша, но в ней точно нет ничего о моркови…

Пусть каплею росы,

Слезу смывает время,

Осколками лучей

И ватою грозы,

Когда уходишь ты,

Как кандалы, как бремя,

Останется тоска

И длинные часы…

Вечерний запах роз

И диск луны усталой,

Что шёпотом лучей

Дорожки серебрит,

И время замерло,

И времени не стало,

По капле словно кровь,

Оно кровоточит.

Остатками надежд,

Я ночь кормлю тоскуя,

И в сердце пустота,

И только боль в груди,

Как будто не дышу,

Как будто не живу я,

Когда уходишь ты…

Когда уходишь ты…

Она смотрела ему прямо в глаза, произнося эти строки негромко и с чувством, и на какой-то краткий миг Альберту показалось, что они адресованы именно ему. Но, конечно, это только показалось.

Женщины никогда не посвящали ему стихов. Они любили его сонеты, но считали это обычным ритуалом ухаживания, как цветы или сладости, всякий раз складывая бумагу с излияниями его чувств в шкатулку с милыми безделушками где-нибудь между черепаховыми гребнями и баночкой румян.

И если бы хоть одна из этих женщина думала о нём вот так…

Острый укол ревности внезапно пронзил его сердце.