Огненное сердце вампира

— Вы укрываете преступника, — не унимался стражник. — Выдайте нам вора, и мы покинем храм. Иначе, я буду вынужден…

— Ты смеешь мне угрожать!? Мне, говорящему с богами? Мне, слышащему голос стихии? — загрохотал жрец, и показалось, что в воздухе повис запах гари, а горы, предупреждающе зарычали, словно вот-вот начнётся извержение вулкана. — Не смейте осквернять святое место своим присутствием, безбожники! Убирайтесь вон!

В небе вспыхнул огненный цветок и помчался в сторону Ингвильды и компании, которые предпочли убраться. За ними последовал и стражник, пристыжено, а может и трусливо, втянув белокурую голову в плечи.

— Опусти её подле костра, — скомандовал жрец. — Ей необходимо общение со стихией.

Алрик, незамедлительно, подчинился. Я же, если бы могла, то вцепилась бы ему в плечи. Поймав мой просящий взгляд, вампир легонько куснул меня в нос.

— Не бойся, здесь мы у друзей, — прошептал он, укладывая меня на подстилку возле огня. — А я буду рядом.

Крик чаек, запах костра и моря, шорох, потревоженного волной песка. Голоса мужчин чуть слышны, они о чём-то беседуют, Алрик рассказывает, а жрец лишь изредка вставляет в его монолог свои реплики. Не могу сосредоточиться. Слова круглыми горошинами рассыпаются, не желая нанизываться на нить. И я бросаю эту бестолковую попытку.

Потрескивание горящих поленьев убаюкивает, дарит ощущение безопасности и иллюзию дома. Когда-то, очень— очень давно, я каждую ночь засыпала, вслушиваясь в этот звук. Я была счастливой, беспечной и влюблённой.

— Алрик, это тебе не поможет, — в тонкую дымку подступающей дремоты ворвался зычный голос жреца. — Там нечего соединять. У неё не осталось ничего, даже малого клочка. Она беззащитна, и протянет от силы два дня. Скоро она начнёт гнить. Некроз всех органов и тканей, невыносимые боли. Она сойдёт с ума, но сознание останется ясным, даже в моменты самой сильной боли. Позволь, я спою ей песню смерти, и она соединится со стихией прямо сейчас, легко и безболезненно.

Страх мучительной смерти охватил, накрыл душным одеялом безысходности, тоски и отчаяния. Воздух! Куда делся весь воздух? И почему так больно в груди? Тело трясет, а голову сжимает могучая лапа великана. Это и есть смерть? А где же обещанные два дня? Да, жрецы тоже могут ошибаться.

Алрик отвечал что-то гневное, возмущённое. Но я уже его не слышала. Да и не хотела слышать. Неважно! Всё теперь неважно!

— Ты уверен в этом? — голос жреца, в моём воспаленном сознании, плясал яростными языками пламени, горячий, жестокий, не оставляющий надежды. — Назад пути не будет, и тебе это известно.

— Уверен. И я хотел бы попросить тебя позаботиться о ней, — слова Алрика тлели, словно угли. Вот-вот и погаснут рыжие огоньки, превратившись в серый удушливый, горький дым.

— Можешь не сомневаться в этом. Я сделаю всё возможное, чтобы храм стал её домом.

Мысли о любимых людях, о расставании с ними не одолевали и не мучили меня. Может к лучшему, что у меня никого не осталось. Отца я убила сама, с Дашкой мы стали, как чужие. А больше, в моей жизни, никого не было.

Глава 30

— Прости меня, моя девочка, — услышала я голос, такой родной, такой ласковый, полный боли и тревоги. — Я слишком поздно пришёл за тобой.

Мы вновь поднимались в воздух. Почему бы этому вампиру не оставить меня в покое? Зачем куда-то тащить? Я так устала от всего, я больше ничего не хочу!

— Не имеет значения, — прохрипела я,

К чему посыпать голову пеплом? К чему терзаться раскаяниями? Меня через два дня, а может быть и раньше, не будет на этом свете. Алрик, может быть, погорюет, смахнёт скупую мужскую слезу с щеки, а потом — забудет. Вампирская жизнь слишком длинна, чтобы хранить верность памяти, даже не жены, а бывшего источника.

Умирать на руках любимого человека не так страшно, как в одиночестве? Кто это сказал? Наверное тот, кто не разу не чувствовал гнилостного дыхания ведьмы с косой, не слышал её вкрадчивой поступи, не ощущал холода, разливающегося по венам. Тепло огромного тела больше не согревало, гулкий стук беспокойного вампирского сердца не дарил покоя и чувства безопасности. Напротив, с каждым прикосновением губ, с каждым сказанным словом, во мне крепла уверенность, что всё это я слышу, вижу и ощущаю в последний раз. И от этого осознания становилось невыносимо горько.

Я сомкнула веки, чтобы не видеть наполненных болью, бессилием и обреченностью глаз, и теперь куда — то летела в коричневой мгле.

Мою кожу легонько касался ветер, но уже наполненный не запахом моря, а благоуханием каких— то горных трав, Надрывно кричали цикады. Где-то там, в глубине горных ущелий выли шакалы, звенели, словно бубенцы, неутомимые сверчки.

Явственно запахло тёплой водой, словно кому-то пришло в голову установить среди гор горячую ванну.