Огненные палаты

Писец передал пергамент слуге, который в свою очередь поднес его Жану де Мансенкалю. Тот пробежал документ глазами, одобрительно кивнул и поднялся на ноги. В зале воцарилась тишина.

– Властью, возложенной на меня, – провозгласил он, – и в присутствии досточтимых капитулов городской управы, его высокопревосходительства сенешаля Тулузы, а также моих коллег, судей парламента, сим объявляю условия перемирия, как было договорено в пятницу, месяца апреля третьего дня тысяча пятьсот шестьдесят второго года от Рождества Христова.

Пит поймал себя на том, что стоит затаив дыхание. Будет ли постановление справедливым? Будет ли оно честным? Станет ли этот миг для Тулузы поворотом в сторону от гражданской войны или же толчком по направлению к ней? За мир необходимо было платить, но кому придется расплачиваться?

– Сим постановляем, – начал зачитывать де Мансенкаль, – что права и полномочия, данные январским Эдиктом о веротерпимости, сохраняются в силе. Таким образом, в соответствии с вышеупомянутыми условиями, постановляем, что гугенотской общине Тулузы дозволяется содержать из своих собственных средств невооруженнный отряд дружины численностью не более чем в двести человек с целью защиты себя и своего имущества.

Со всех концов зала понеслись возмущенные возгласы. Для одних это было слишком много, для других – недостаточно.

– Равным образом и… – де Мансенкаль вынужден был возвысить голос, чтобы его было слышно, – равным образом и в соответствии с теми же условиями, провозглашенными Эдиктом о веротерпимости, католической общине дозволяется набрать отряд такой же численности, который будет нести службу под началом четырех профессиональных капитанов, ответственных за набор городского ополчения, каковые, в свою очередь, будут подчиняться городской управе.

В зале вновь поднялся недовольный гул. «Ни дать ни взять школяры, – подумал с отвращением Пит, – возмущаются исключительно ради того, чтобы повозмущаться. На кону стоят жизни невинных людей, а они ведут себя так, как будто это все игра».

– Все прочие солдаты, – продолжал Мансенкаль, которому приходилось уже практически кричать, – будь то присутствующие в городских пределах по приглашению, в качестве наемных ополченцев или добровольцев, – кроме исключений, оговоренных вышеизложенными условиями, – должны незамедлительно покинуть Тулузу. Бой в набат, равно как и призыв к оружию любым иным способом будет считаться нарушением условий настоящего договора. И в заключение главы обеих партий пришли к соглашению, каковое изложено в этом вердикте, что моим чиновникам – вкупе с членами городского совета – надлежит принять меры к установлению ответственных за ущерб, причиненный имуществу, и гибель людей с полудня второго апреля до вечера сегодняшнего дня и наказанию тех, кто будет признан виновным.

Один из судей стукнул молотком, и де Мансенкаль поднял руку:

– Внемлите же, перед лицом Господа нашего и во имя его величества короля и ее светлости, королевы-регента, таково решение собравшихся здесь. Обязанность каждого человека соблюдать условия сего перемирия ради блага Тулузы. Vive le Roi! Да здравствует король!

Трубачи по сигналу заиграли туш, прежде чем кто-либо успел задать вопрос, и президент вышел из зала, сопровождаемый остальными судьями, свитой сенешаля и восемью капитулами.

На мгновение в зале воцарилось безмолвие. А затем началась давка. Люди разом устремились к дверям, пихая и расталкивая друг друга, чтобы поскорее вернуться к себе и сообщить о постановлении.

Пит в своем укрытии под потолком привалился к колонне. Есть ли хотя бы крошечная вероятность того, что будет проведено справедливое расследование с целью установить подлинных зачинщиков беспорядков, не только среди гугенотов, но и среди католиков, или ради восстановления общественного порядка вздернут ни в чем не повинных людей? Обе стороны сделают вид, что исполняют условия мирного договора, в то время как сами будут вооружаться. Если Тулуза и до погромов была наводнена оружием, теперь все станет еще хуже. «Люди вроде Дельпеша, – подумалось ему с горечью, – смогут неплохо на этом нажиться».

Пит посмотрел вниз, пытаясь разглядеть, там ли еще торговец оружием. Дельпеш шел по залу в сопровождении группки мелких чиновников городской управы и нескольких священнослужителей, среди которых был и каноник из собора. Его взгляд привлек высокий статный мужчина, который в духоте зала на мгновение снял с головы свою биретту, пригладил волосы и вернул ее на место. Волосы были черные, с приметной белой прядью.

Видаль.

Поначалу Пита затопило невыразимое облегчение, но затем на него разом обрушились мириады образов и закружили его в своем водовороте, на миг вспыхивая перед мысленным взором и тотчас же вновь исчезая во тьме, точно в каком-то хмельном бреду: алая сутана Видаля, мелькнувшая на входе в собор Сен-Назер на рассвете, дом Фурнье – декорация к какому-то замысловатому спектаклю, ловкий трюк с нагромождением иллюзий и зеркал, отравленное вино, – и вот уже он, окоченевший и недвижимый, лежит на земле в тени средневековых стен Ситэ.