Огненный азимут

Это была немецкая газета. Ядя, развернув ее, сразу уви­дела портрет Коршукова. Она соскочила с полатей, подбежа­ла к фонарю и начала жадно читать неровные строчки. Напе­чатанное доходило до сознания трудно, однако вызвало растерянность и страх.

— Неправда! Это неправда, Стась!

Он промолчал. Ядя снова стала перечитывать статью. Казалось, в ней написано о ком-то другом, а не о Коршукове. Но статья была подписана: "Коршуков".

— Вот видишь, Ядя...

— Но это же неправда?

— А если правда?

Она смутилась на мгновение.

— Нет, ложь, — сказала она решительно, отбрасывая со­мнения. — В таком случае они не везли бы тебя на расстрел.

— Ложь, понятно. — Он сел, обхватил острые колени длинными руками. — Все от начала до конца ложь. А вот попробуй докажи, что неправду написали...

В Ядвисиных руках дрожал газетный лист. Она женским сердцем чувствовала, что Коршуков волнуется не зря, хотя не понимала, чего бояться, если написанное ложь. Она уте­шала Коршукова, как могла, стараясь находить слова убеди­тельные, веские.

— Мало ли чего немцы набрешут. Кто им поверит? До войны во всех газетах писали, что фашисты на каждом шагу лгут. Глупенький ты, придут наши, они на эту твою статью и не взглянут.

Она старалась говорить беззаботно и весело, обнимала Коршукова, как мать обиженного ребенка. Он отводил в сто­рону ее руки.

— Не до того, Ядя. — И, уже оживившись, как когда-то, последовательно стал рассказывать ей о своих сомнениях. — Перед партией, Ядя, я чист. Ничем себя не запятнал. Это плюс, мой плюс. А если подумать, в какой я переплет по­пал, — мороз пробирает. Коров пригнал — раз.

— Я же тебе говорила...

— Подожди. Задним умом каждый богат. Думал одно, а получилось не так, как хотелось. Ну, да это еще полбеды. Старостой согласился быть — вторая загвоздка.

— А что я тебе говорила: пойдем сюда сразу, так не по­слушался.

— Не мог я пойти. Людей ждал. Передумал я за эти дни много и вот до чего додумался: тогда ночью не Сидорёнкины дружки приходили и не провокаторы, а, вероятно, за мной приходили. Вот тебе третья загвоздка. Но и не это главное. Статья не дает покоя. Есть в ней одна правда, от которой ни­куда не уйдешь, не отвертишься: я согласился выдавать партизан... Да ты не бойся. Себя спасал. Кому хочется вот так, ни за понюх табаку погибнуть. Думал, что немцы помо­гут мне партизан найти. Но немцы меня перехитрили, а не я их. Теперь смотри, что получается. В тюрьме я неделю от­сидел, да и тут третью валяюсь. Вот и докажи, что ты хво­рал, а не партизан выдавал. Кто-то же их выдает. Немцы так легко не отстанут. Одним словом, связали меня так, что и черт не развяжет.

— Ну и что? Придут наши, ты им вот так, как сейчас мне, расскажи обо всем. Плохого ты ничего не делал.

— А кто поверит? — И вдруг спросил: — Макар Сидоренок где теперь?

— В полиции...

— Начальником?

— А бог ты мой, какой из него начальник. Мать рас­сказывала, схватили Макара и в холодную посадили. Ста­шевский, как зверь, лютует, силой в полицию загоняет.

Коршуков задумался. Выгоревшие, белесые брови туго сошлись над переносицей.

— Может, его чем-нибудь наградили?

— За что? — удивилась Ядя.

— Вот в том-то и дело. Если бы наградили или хотя бы каким-нибудь начальником поставили, мне бы легче жилось. А так все нутро переворачивает... Я тебе об одном случае расскажу. До этого не мог, а теперь мне все трын-трава. Когда Сидоренка арестовали, приблизительно через год следова­тель меня вызвал. После этой встречи я с неделю как оглу­шенный ходил. Знаешь, за что Макара арестовали? За шпио­наж в пользу немцев. Вот ты не веришь! Я тоже сначала было не поверил. То, что кони по его вине пропали, — факт. И менингитный конь тоже по его дурости в табун попал. Тут, как говорится, улики железные. А то, что немцы его за­вербовали... На кой черт он им нужен... Но все же я пове­рил. Я тебе, Яденька, больше скажу: своими показаниями и я Макару годов пять подкинул. Да и как было молчать. Пом­ню, как теперь, следователь усмехнулся так ехидно и гово­рит: "У вас, товарищ Коршуков, политическая бдительность притуплена. О том, что Сидоренок фашистский разведчик и диверсант, у нас есть неопровержимые улики и показания. И мы от вас не требуем подтверждения уже установленной истины. Нам важно знать, что он говорил, как действовал, чтоб глубже изучить методы и формы иноземных разведок. Постарайтесь вспомнить, о чем говорил Сидоренок..." Ну я и вспоминал. А теперь получается, что никаким шпионом Ма­кар не был. Оговорили его... А меня и оговаривать не надо. Если бы сам свое дело рассматривал, то без скидки на всю катушку в Сибирь, а может, и к высшей мере...

— Что ты выдумываешь? Думаешь, суд это трах-бах — и в тюрьму?

Коршуков обнял Ядвисю за плечи, прижал к себе.

— Лучше бы я ничего не знал... Пропади ты пропадом, такая жизнь.

В сене звонко, словно над самым ухом, зазвенел сверчок. Видимо, и его угнетало одиночество, а выбраться из хаты он не мог, да и некуда — на дворе осень.

Коршуков, раздраженный стрекотом сверчка, бросил в не­го яблоком.

Кузнечик сразу утих, потом снова заверещал.