Огненный азимут

Галай спокойно положил ложку на стол. Не было ни страха, ни растерянности, только нечеловечески напрягся каждый мускул. "Наган в правом кармане", — подумал он.

— Документ!..

— Какие теперь документы, господин офицер. Паспорт разве.

Паспорт на имя Николаева лежал в нагрудном кармане. Спокойно, не поднимаясь, достал паспорт. Офицер даже не посмотрел на него. Он отошел от Галая, зловеще приблизил­ся к старухе.

— Где дочка?

— С беженцами ушла.

Офицер ударил Теклюсю по лицу паспортом Галая.

— Врешь. Вчера была здесь.

"Выдали", — с отчаянием подумал Галай. Он попытался прийти на выручку старухе. .

— Господин офицер, она говорит правду,

— А ты кто будешь? Откуда знаешь?

— Родня я их, племянник.

— Большевик? Офицер?

— Что вы? — криво усмехнулся Галай, нащупывая в кармане рукоятку нагана. "Если выстрелить в офицера, остальные убегут", — мелькнула в голове стремительная, как вихрь, мысль. Солдаты ходили по хате, заглядывали под кровать, под печку, открыли шкаф, стали выбрасывать Вери­ны кофты, юбки.

— Твоя дочка — бандит, коммунист!.. Говори, где она!

Старуха перекрестилась.

— Святой крест, не знаю.

— Ах так! Ганс!

— Яволь!

Ганс подскочил к Теклюсе, подкованным тяжелым сапо­гом ударил в пах. Старуха, раскрыв рот, грохнулась на пол, вся сжалась в комок. Ганс подхватил ее за волосы, поставил на ноги, наотмашь снова ударил по лицу. Тоненькая струй­ка крови выползла из уголка рта, потекла по подбородку.

— Что вы делаете? Она не виновата!..

Второй солдат ударил его прикладом в грудь. Хватаясь за стену растопыренными руками, Галай отлетел в угол. Падая, он порывисто сунул руку в карман, уцепился мертвой хваткой за рукоятку. Наган застрял в глубоком кармане. Га­лай рванул наган и, не целясь, выстрелил. От второго удара прикладом Галай упал под стол.

На него вылили ушат воды. Галай раскрыл глаза. В голо­ве гудело, а перед глазами плыли зеленые и красные круги. Он видел искаженные гримасой ужаса лица гитлеровцев, слышал чужую речь.

"Попал ли хоть в одного из них?" — лихорадочно поду­мал он.

— Теперь поговорим, — пообещал кто-то рядом.

"Надо молчать. Пусть бьют". — И Галай до боли закусил губу.

— Кто ты? Фамилия, имя?

— Гражданин Советского Союза.

— Мне нравится твоя выдержка. Но стрелять ты не уме­ешь. Кто же ты?

— Я уже сказал и больше ничего не скажу. Хоть режьте на части.

— Зачем? Назови своих товарищей, и мы тебя отпустим. Мы уважаем смелых.

Круги перед глазами исчезли. Он увидел перед собой офи­цера. Два солдата поддерживали Галая под руки. Еще двое стояли возле Теклюси. "Многовато их, не убежать", — поду­мал Галай и с этой минуты думал только о том, как бы до­стойно умереть.

Он молчал, сжав зубы, и время от времени бросал на офицера полные ненависти взгляды.

— Кто еще с тобой? Прусова? Где она?

Галай молчал. Ганс разбил ему лицо, потом, выхватив кнут, долго полосовал спину. "Только бы не закричать, толь­ко молчать. Назло им, молчать", — думал Галай, не рас­крывая рта. Он боялся: если откроет рот — закричит.

— Хватит. Из него ни черта не вытянешь.

Галай отдыхал, опершись о стену. Хотелось пить. "Пере­терплю. Отправят в тюрьму, там и напьюсь. Главное, здесь выдержать".

— Встать! Шагом марш! — скомандовал офицер.

Галай с трудом поднялся. Шел, как годовалый ребенок, вяло, неуверенно.

Во дворе его ослепило солнце, и он остановился. Его толк­нули в спину. "Куда они нас ведут?" Старался запомнить тропинку, лозовые кусты...

Их привели на крыльцо бывшего сельсоветского здания. Сразу же роем налетели мухи, липли к лицу, докучливо зве­нели над головой. Теклюся сидела сгорбившись, шептала молитву.

— Не надо, тетка, бог нам теперь не поможет.

Она взглянула на него с немым укором, потрескавшиеся губы зашевелились еще быстрее.

К сельсовету сгоняли людей. "Неужели из-за нас всех расстреляют? — содрогался Галай. — Не допущу".

Он чуть не закричал от отчаяния. Люди остановились невдалеке, испуганно перешептываясь. Галай смотрел на толпу, ловил испуганные взгляды. Люди отводили глаза, словно были виноваты в том, что Галая и Теклюсю взяли. Офицер долго не выходил из сельсовета, где теперь была уп­рава. А народ все пригоняли и пригоняли. Плакали бабы, беззвучно, но так жалостно, что у Галая шевелились под кепкой волосы.

Офицер вышел в сопровождении штатского, видимо мест­ного человека, и еще каких-то двух чинов с белыми повязка­ми на рукавах.

— Прикажите молчать, — сказал офицер, постукивая плетью по голенищу.

Штатский поднял руку.

— Граждане, господин немецкий офицер будет с вами говорить. Прошу тишины.

Люди сразу умолкли. Всхлипнула в последний раз какая- то женщина.

— Мы есть гуманный армия, — начал офицер. — Мы воюем не против вас. Мы воюем против большевиков и ком­мунистов. Вот эти бандиты стреляли в наших солдат. Кто знает этого человека? Он ваш?

— Не-е-ет... — пронеслось над толпой.

— Это хорошо. Кто же он? Вы должны его знать.

Молчание было невыносимо долгое и напряженное.

— Хорошо. Не хотите говорить! — Голос офицера аадро­жал от злобы.