Огненный азимут

Солдаты навели на толпу два тупорылых пулемета. Стволы слепо уставились на толпу, замерли. Кто-то закри­чал, забился в припадке. Вокруг кричавшего расступились, но никто не стал его поднимать.

— Я считаю до трех. Потом мы будем стрелять, — вы­крикнул офицер и поднял плеть над головой.

Толпа колыхнулась, зашумела.

— Молчать! Раз.

И снова наступила напряженная тишина. Вдруг она слов­но треснула от дикого истерического крика:

— А-а-а-а, люди добрые! Галай это!..

Словно от ветра, толпа качнулась и замерла. Старый бо­родатый дед вышел из толпы, долго присматривался к Галаю.

— Ваше благородие, господин офицер, трудно узнать, кто это. Лицо разбито. Тут родного сына не узнаешь. Может, и председатель нашего района, а может, и нет.

Офицер, сжав кулаки, подбежал к Галаю.

— Ты есть Галай?

— Галай, а дальше что?

— Встать!

— Можно и встать. — Галай приподнялся, обвел толпу взглядом, крикнул: — Товарищи, Красная Армия бьет нем­цев! Не верьте фашистам!

Его сбили с ног, а людей разогнали.

Расстреляли его и Теклюсю на пустыре за сельсоветским хлевом. Грузное тело Галая столкнули в старую силосную яму. Теклюсю оставили на пустыре. Под вечер женщины похоронили ее на кладбище.

Последний раз Вера Гавриловна плакала лет пятнадцать назад. То были детские слезы, они сразу высыхали. Теперь Вера плакала отчаянно, не стыдясь слез. Старая рябоватая тетка Макрена утешала ее как могла, уговаривала смирить­ся. Вера ничего не слышала. Лежала, уткнув голову в по­душку, вздрагивала от плача. Живой, веселый, остроумный Галай стоял перед ее глазами. Трудно было поверить, что он мертв, что уж больше никогда она не услышит его голоса.

На следующий день Вера упросила тетку сходить в Жижено, разведать, как погиб Галай. Та неохотно собралась, пошла. Вера ожидала ее, нетерпеливо шагая по старой, с подгнившим полом, хате. Слез уже не было — лишь колю­чая боль сжимала грудь.

Тетка вернулась в полдень, когда сельские пастухи гнали коров с поля. Села, вытерла уголком платка сухие глаза. Рассказала, где и как похоронили Верину мать.

— А Галай где? — нетерпеливо спросила Вера.

— Лежит в яме, к нему никого не подпускают. Часовые стоят — сама видела.

— Кто их выдал? — помолчав, спросила Вера.

— А кто его знает?.. Только, племяннушка моя, без Сысоя не обошлось. Все так говорят.

Вера стала молча собираться. Тетке ни слова не сказала, хотя та и не спрашивала, куда племянница решила пойти. Уже на пороге, глядя в угол, полный старых икон, сказала:

— Вы, тетка, крест на могиле матери поставьте, чтоб можно было после войны найти. Потом я памятник доставлю.

Она вышла во двор. Маленькая деревушка лениво дрема­ла в ярких лучах заходящего солнца. Косые длинные тени ложились через весь луг и уходили за курган.

Пройдя по огородам, Вера свернула на картофельное по­ле. Шла протоптанной в борозде тропинкой, думая о мести.

Солнце скрылось за лесом. Начало смеркаться. Низко над горизонтом вспыхнула звезда. Вера нащупала в кармане браунинг.

Все казалось обычным и простым. Она войдет в хату, возьмет на прицел ненавистного Сысоя, как молитву, прочи­тает приговор: "Именем Союза Советских Социалистических Республик за измену и смерть наших людей мне дано право расстрелять тебя, фашистский прихвостень, бывший кулак и вредитель Архип Левонович Сысой!..

До Жижено было верст пять. Где-то на полпути стало так темно, что хоть глаз выколи. Вера шла напрямик незнако­мой, никогда не хоженной тропинкой. Но она не боялась заблудиться: кажется, с завязанными глазами нашла бы Жижено, а в нем крайнюю хату с большим палисадником.

На шоссе она остановилась, долго слушала звонкую ти­шину. Даже в ночной тьме Вере все было знакомо. Справа — знала она — глубокий песчаный карьер, из которого брали песок, когда прокладывали это шоссе. За ним, на горе, ста­рый маяк. Внизу — болото, торфозавод, а немного влево стояла ее хата. Хаты теперь нет. Но кусты красной смороди­ны, вероятно, остались, а под ними окоп, бомбоубежище. Не там ли нашли Галая? Тогда выдал не Сысой, а кто-то дру­гой, знавший об этом окопчике. Но, так или иначе, без Сы­соя не обошлось.

Она посмотрела туда, где стояла Сысоева хата, но увиде­ла только две березы у хлева. Хату скрывали густые черные кусты.

За шоссе поле сбегало внцз к Марачкиному ручью. На поле посеян ячмень, и Вера стала обходить его, ища межу.

Где-то в деревне залаяли собаки, кажется у Кузьмовых. Она остановилась, чувствуя, как бьется сердце, и разозлилась на себя — надо быть спокойней.

Перешла ручей по кладке, постояла в кустах, глядя на Сысоеву хату. Вокруг стояла тишина. Даже собаки лаять перестали.

Вера вынула браунинг, крепко зажала его в кулаке, по­шла крадучись, стараясь как можно быстрей дойти до гус­тых кустов сирени.

В палисаднике она перевела дух и уже спокойно огляну­лась. Два окна выходили сюда, на шоссе. Между ними крыльцо с точеными столбиками, на которых держится лег­кий дощатый навес. На крыльцо ведут пять ступенек. Только бы не была закрыта дверь. Справа, как войдешь в хату, кро­вать. На ней всегда спит Архип с женой, "Надо стрелять сразу", — думает Вера.