Огненный азимут

— Не знаешь, есть немцы в Тишковке? — снова спросил Тышкевич.

— Дня три назад уехали оттуда. Говорят, у самого Кор­шукова их офицер стоял. Шнапс вместе пили...

— Мне, Миша, в Тишковку надо... Ты коней возьми... Вместе поедем...

Удивившись, Михась не стал расспрашивать, зачем надо ехать в Тишковку.

Через полчаса они шли по росистому полю вдоль высокой стены ржи. Во ржи надоедливо кричал драч. Иногда каза­лось, что он прячется где-то рядом, потом, совсем неожидан­но, драч подавал голос издалека, словно дразнился. А мо­жет, их было два?

Где-то за ржаным полем храпели, топали кони. Михась, оставив Тышкевича, пошел туда, откуда доносился конский топот. Вскоре он появился с двумя лошадьми на поводах.

Поехали полем. Вброд перебрались на противоположный берег речки. На горе, за леском, была уже Тишковка.

На опушке леса оставили лошадей. Тышкевич протянул руку. Михась, наткнувшись на теплую сталь ствола, испу­гался:

— Что это?

— Стрелять умеешь?

— Умею.

— Ну, бери.

Деревня чернела невдалеке, но идти пришлось долго. Бы­ло тихо и глухо.

На огороде, где над прудом росли склоненные вербы, остановились. Михась дрожал как в лихорадке. Тышкевич прислушался к тишине.

— Вот здесь живет Коршуков. Ты пойдешь первым. По­стучишь в окно. Если он один, скажешь мне. Если еще кто-нибудь в хате есть, пусть он сюда выйдет. Скажешь, что есть срочное дело. Старайся не шуметь.

У Михася по спине пробежали мурашки. Идти не хоте­лось.

— Ну что ты? Боишься?

Михась неохотно шагнул во тьму. Шел, осторожно сту­пая по мягкой земле. Приключение не казалось уже весе­лым. "Зачем ему Коршуков?.. — подумал он, и вдруг догад­ка остановила его. — Неужели он расстреляет Коршукова?"

Ему стало еще страшнее. "Пускай бы он это без меня сделал", — подумал Михась и все же заставил себя пойти дальше.

Во дворе хрипло залаяла собака. Михась остановился, потом, обойдя хлев, вышел на тихую улицу. Низенький штакетник отгораживал палисадник от улицы.

Михась уже собрался перелезть через изгородь, как где-то совсем недалеко послышался странный звук. Что-то, фырк­нув, как бывает, когда над головою пролетает летучая мышь, взлетело вверх, и сразу стало светло.

Яркий свет на секунду ослепил Михася, но в следующую секунду он уже бежал через огороды. Его подгоняли страх, автоматные очереди и молочно-белый свет ракет.

25

Днем неожиданно появилась Прусова.

—- Иван Анисимович у тебя живет? — спросила она Ми­хася.

Тот растерянно смотрел на нее, не зная, что ответить. Она была очень возбуждена, хотя старалась сдержать себя. "Как под гипнозом", — подумал Михась.

— Зачем он вам?

— Сейчас же веди меня к нему.

Михась повел ее через двор в амбар, опасаясь, как бы ее не увидели соседи. Хотя Прусова из другого сельсовета, но ее могут знать и в Ковалях. А это нынче опасно.

Когда Михась пошел в пятый класс Жиженской семилет­ки, Вера работала уже в сельсовете. Общежитие учеников помещалось в хате Архипа Сысоя, который где-то под Оршей отрабатывал полученные по суду годы. Рядом находился сельсовет, и ученики вечером ходили туда слушать радио. За длинным столом, покрытым красным полотнищем, край­ней от стены всегда сидела Прусова с наушниками на голове. Ребята завидовали ей, им наушники — одни на двоих — да­вались минут на пять, не больше. А Прусова могла слушать радио весь вечер.

Через год Архип вернулся домой, отсудил свою хату. Об­щежитие ликвидировали, и Михась перебрался на квартиру к родственнику отца, бездетному Самсону Жебраку. Самсониха вечно ругала Прусову, но Михась все же ей завидовал. Прусова в дни праздников вместе со всеми стояла на красной трибуне, а на школьных вечерах сидела в президиуме. Миха­сю нравилась ее независимость, ее смелость, прямота и уме­ние говорить людям в глаза то, о чем Михась даже боялся подумать.

Тышкевич, наверное, их увидел. Он выбежал во двор. Прусова остановилась, всхлипнула и вдруг прижалась голо­вой к широкой груди Тышкевича.

Он обнял ее за плечи, как ребенка, гладил по голове и молчал... Михась почувствовал, что в его груди вдруг стало тесно сердцу, а спазмы сжимают горло. Чтоб не выдать вол­нения и слезливой чувствительности, он отвернулся и услы­шал, как Тышкевич сказал Прусовой:

— Ах, как скверно получилось.

Все трое вошли в амбар. Дверь не закрыли, потому что здесь было душно и пахло мышиным пометом.

Прусова долго пила уже прокисший и пенистый березо­вик. Потом вытерла рукавом рот и неожиданно для всех объявила:

— А я немца убила...

— Где? — испуганно спросил Тышкевич.

— У Рассек. Только вышла на Маталыженскую дорогу, а он на велосипеде катит. "Стой!" — кричит он мне. Сама не помню, как выстрелила, а он упал.

— Черт с ним, с немцем, — сказал Тышкевич. — Про Галая рассказывай.

Прусова говорила неохотно, цедя сквозь зубы слова. Казалось, она знает что-то большее и потому не хочет расска­зывать о том, как погиб Галай. Словно стесняется чего-то.

— Тебя тут никто не видел? — спросил Тышкевич.

— А я и не помню. Бежала как очумелая.