Огненный азимут

На том и кончился разговор. Данила ушел.

Лагерная жизнь шла ни шатко ни валко. Валенда с тре­вогой присматривался к ней. Многое ему не нравилось. Кад­ровые бойцы, а бдительности никакой. Часового на ночь и то не выставили. Того и гляди попадешься с ними. Но иного выхода не было.

В ту ночь Валенда так и не заснул. Шум леса, неожиданные ночные шорохи и крики птиц прогоняли сон. Несколько раз он вылезал из шалаша, осторожно проха­живался по оврагу. Где-то в зарослях тревожно звенел на ка­менных перекатах ручей. Над оврагом мигали яркие звезды. Предутренний туман окутывал кусты, и все потонуло в нем, притихло.

Как назло, утром Валенда не выдержал, рассказал о себе. Признался, что он оставлен во вражеском тылу не один. Ба­талов решил, что надо ожидать посыльного. Тимохин и Дьяч­ков поддержали его. Поход за линию фронта был отложен. Радоваться этому или печалиться — Валенда не мог решить.

А спустя четверо суток днем прибежал напуганный Дани­ла Сапун.

— Беда, товарищи! Ой, какая беда!.. Людмила эта Гера­сименя — агент немецкий. У самого гебитскомиссара работа­ет. На машине с немцами домой приезжала.

Валенда сочно выругался.

— Ну, что я вам говорил. У меня нюх на таких... Теперь надо быстрей отсюда удирать.

Назавтра вместе с Прусовой Данила побывал в лагере, надеясь еще застать баталовцев. Лагеря уже не было. Куда ушли баталовцы, он не знал. Лес угрюмо хранил свою тайну.

27

В конце августа штурмбанфюрер Ютнер лично обследо­вал тюрьму, лагерь военнопленных и городское гетто, кото­рое размещалось в руинах бывшей фабрики оптических при­боров и почти до основания сгоревшего клуба текстильщиков с прилегающими к нему общежитиями.

О ревизии местные власти знали заранее, и потому кое-какие меры были приняты своевременно. Гетто, доныне ого­роженное с двух сторон, обнесли и с третьей стороны стеною из колючей проволоки. Главную улицу между фабрикой и клубом очистили от кирпича и завалов, заставили томящих­ся тут горожан выскрести ее и вымыть.

Лагерь военнопленных на "Барвином перевозе" ждал на­чальство без особого энтузиазма. Начальник лагеря Нойклинц, ветеран войны четырнадцатого года, сам в свое время побывавший в плену, считал, что война кончилась и его по­допечные уже не опасны для родного вермахта. Поэтому он сквозь пальцы смотрел на торговлю, которая каждый день велась у главного входа в лагерь. Сюда с утра до вечера шли женщины с котомками за спиной, несли яйца, масло, сало и за них выкупали у охраны кого-нибудь из пленных. -

Единственное, что сделал Нойклинц, это приказал в бли­жайшие дни никого из штатских к лагерю даже близко не подпускать.

Тюрьма готовилась принять Ютнера по-своему. У госпо­дина Бломберга, начальника тюрьмы, неповоротливого тол­стяка, были свои заботы. За дни оккупации ему насовали в камеру разного "сброда", и он, пунктуальный в исполнении приказов и верный юридическим законам вермахта, хватал­ся за голову, не понимая, что ему делать, если арестованные и впредь будут поступать к нему такими густыми косяками.

Штурмбанфюрер путешествовал в сопровождении свиты чинов СС и полиции, городского и сельского комендантов. Его прищуренные, словно сонные глаза почти не открыва­лись: казалось, штурмбанфюрер ничего вокруг себя не заме­чает. Только в гетто, когда они стояли над обрывистым бере­гом Двины, у насыпи, Ютнер на миг открыл глаза и бес­страстным холодным тоном спросил:

— А это что такое?

Свитские чины повернули головы к нему, стараясь пой­мать почти неуловимый взгляд штурмбанфюрера. Вдалеке лежали руины, и среди них проходили серые, как привиде­ния, люди. На самом берегу горел небольшой костер, а над ним, на деревянной жерди, висело с десяток чайников и каст­рюль. Дым поднимался синеватыми струйками, и, глядя на него, казалось, что возвратились старые библейские времена позорного египетского плена, когда далекие предки этих уз­ников жгли костры, чтобы принести жертвы разгневанному богу.

Было непонятно, чем недоволен Ютнер. Костром? А мо­жет, людьми? Одни понуро сидят у костра, другие шевелятся в руинах, раздражая господина штурмбанфюрера. Свита мол­чала. Тогда Ютнер спросил у унтершарфюрера Фольче:

— Знаете ли вы, как начинаются эпидемии?

Фольче, безусловно, не знал. Он стоял на виду всей сви­ты, вытянув руки по швам. Ему, самому младшему по чину, было неловко, что он не знал, как начинаются эпидемии.

— Вот так, — Ютнер, не раскрывая глаз, ткнул рукою вниз, и тогда все увидели, что по круче от реки карабкаются две маленькие фигурки, держа в руках по чайнику. Каза­лось, они ползут, как муравьи, неся непосильный груз.

— Осмелюсь доложить: водопровод взорван, — поедая глазами недостижимо суровое начальство, сказал Фольче.

Ютнер покачал головой, но лицо его оставалось таким же спокойным и недоступно-скрытным, как и раньше.

— Унтершарфюрер, разве вы поставлены здесь для того, чтобы следить за водопроводом, а не затем, чтобы в городе не было инфекций? — И он пошел по крутой лестнице наверх, туда, где стояли машины.