Огненный азимут

Тимохин выпрямился во весь рост, подтянул брюки — на немцев ему плевать. Следом за ним и остальные выпрямили спины. Страха как не бывало. Даже смешно стало, что нем­цы бьют по кустам разрывными пулями и те лопаются среди веточек, как перезревшие гороховые стручки.

— Взглянуть, что ли, чего они там так шалеют? — Тимо­хин нырнул под елки и исчез.

За ним, не удержавшись, пополз Баталов. У дороги за­лег, оглянулся.

Со стороны речки по дороге двигалась неуклюжая тупо­рылая бронемашина. Из нее почти непрерывно бил по кус­тарнику пулемет. Изредка машина набирала скорость, потом снова шла тихо, словно вынюхивала следы.

— Вот это вояки! Вслепую чешут,— сказал кто-то рядом.

Баталов узнал Шпартюка.

— Сейчас они по нас чесанут,—ответил кто-то из шпартюковцев.

— Испугался?

— А ты нет?

— Поджилки трясутся.

— Гранатами б их...

Люди разговаривали спокойно, будто не на войне, а на учениях.

— Отползай! — скомандовал Баталов.

Они немного отползли. Залегли под елками. Было слыш­но, как гудит машина, как стрекочет пулемет. Где-то вверху над ними разрывались пули, обсекая листья. Потом все утихло.

Саханчук встал, отряхнул с шинели труху, стал отвязы­вать гранату.

— Давай свою!— приказал он Дьячкову.— И рубашку с нее сними, вояка... Еще у кого — давайте сюда! Они сей­час вернутся.

Ему подали еще несколько гранат. Саханчук связал их вместе, взвесил на руке.

— Ну, теперь я с ними посчитаюсь... .

— Подожди, Гриша,— остановил его Баталов,— приме­римся, где лучше. Гришин, взгляни, где они там.

Веснушчатый хмурый Гришин неохотно полез в кусты.

— Кажется, возвращаются,— доложил он.

Саханчук набычился, словно собираясь бороться. Мрачно, колюче взглянул на товарищей.

— Ну, ребята, я пошел... Ежели что, адрес, Вася, ты знаешь.

Он хотел было протянуть руку Дьячкову, но тот только замотал головой, как оглушенный бык.

— Ты это брось, Гриша. А гранаты давай сюда. Я здоро­вый.— Тимохин, словно у ребенка, отнял у Саханчука связку и, ни слова не говоря, полез в кусты.

Выстрелы, не не такие частые, как раньше, действительно приближались. Баталов на всякий случай, чтобы случайно не захватили Тимохина, приказал залечь ближе к дороге.

Они поползли, прячась за пнями. Остановились. Сквозь сучья Баталов увидел черную с белыми крестами машину. Два немца с автоматами на шее сидели, свесив ноги, на зад­нем борту. Еще один немец скорчился у пулемета. Он нажи­мал гашетку, и тогда глухо стрекотал пулемет. Четвертый немец сидел рядом с шофером. Баталов видел только его шапку.

Немцы приближались быстро и почему-то уже не стреляли. Баталов следил за ними и так сильно сжимал винтовку, что чувствовал боль в пальцах. Фашисты! Вот они, рядом!

Тот, что сидел на борту, повернулся к пулеметчику. Ба­талов увидел, что немец смеется. Его широкое лицо расплы­лось, а одутловатые щеки, казалось, прикрыли глаза: ему было почему-то очень весело. Он даже весь колыхался от сме­ха. Потом лицо немца окаменело от страха. По нему все еще блуждала усмешка, но глаза вдруг вытаращились, остекле­нели.

— Бей их, гадов! — оглушил Баталова дикий крик.

Черная машина вмиг окуталась дымом и пламенем. Что-то взлетело вверх и исчезло. В воздухе повисло черно-бурое облако. А под ним на боку лежала машина. Одно колесо кру­тилось.

Все произошло быстро. Баталова поднял на ноги крик Тимохина, пробудив неуемное желание бежать, стрелять и тоже кричать.

И он во весь голос закричал, перескочил канаву, с разма­ху ударил прикладом по колесу, которое все еще крутилось. Где-то над ухом звякнула пуля. Баталов оглянулся. Ствол его винтовки дымился. Потом он забежал за машину, споткнулся о распростертого на земле человека. Баталову хотелось бить, ломать, стрелять. В голове было пусто, грудь распирала не­человеческая жажда — крошить. Он ударил прикладом рас­тянувшегося на земле, уже, видимо, мертвого, и в тот же миг увидел, как из-под машины вскочил немец, казалось, даже тот, которого он ударил, и побежал наискосок по дороге. Не­мец хромал на левую ногу. У него были широкие плечи, тол­стый, аккуратно выбритый затылок. Баталов догонял бежав­шего, видел эту белую выбритую полоску шеи. Он замахнулся винтовкой, целя прикладом в затылок. Но немец словно по­чувствовал Баталова за спиной, оглянулся. Снова перед Ба­таловым, как призрак, возникло круглое лицо и остеклене­лые, полные ужаса синие глаза.

Рука почему-то дрогнула. Прикладом ударил немца по плечу, тот упал и уже на четвереньках пытался уйти. Баталов забежал вперед и с размаху опустил приклад на голову. Же­лезная оковка приклада звонко лязгнула, и на сапоги брыз­нула кровь.

В азарте боя Баталов пытался снять у немца с шеи ав­томат. Но прикосновение к убитому вызвало отвращение. Не­приятная липкая теплота тела, кажется, навсегда въелась ему в ладони.

Он повернулся и пошел к машине, шатаясь как рьяный. К горлу подступала тошнота. А там, где лежала машина, все было кончено. Снят пулемет, выгружены патроны, а немцы раздеты до белья. Все еще ощущая на руках тепло тела уби­того им немца, Баталов возмутился:

— Одежду на кой черт сняли?

— Пригодится,— хрипло проговорил Шпартюк.— Мерт­вым она ни к чему.