Огненный азимут

Баталов присел, ища глазами Шпартюка. На печи шеп­тались и хихикали: вот куда Сергей забрался. Капитан косо поглядывал на хозяев: не осудят ли Шпартюка? На горячий шепот молодых никто не обращал внимания. Справившись с уборкой, к столу подсела хозяйка. Подперла кулаками щеки, не мигая смотрела на Баталова.

— Горячий ваш товарищ,— начал хозяин.

— А тебе что, всюду свой нос суешь,— набросилась на него жена.

— Война,— коротко ответил Баталов.

— Война-то война, но и до войны таких горячих было хоть отбавляй. А ты расскажи, сомнения развей. За наган хвататься проще всего. Этот дед, по-нашему, по-деревенски, Говорушка, в ту войну на флоте служил. Боцман. Оттуда и жену с детьми привез. Двое сынов у него воюют и двое зятьев. А ваш на него — "контра".

— Я понимаю, нехорошо получилось.

— Да мы и не обижаемся. Привыкли.

На печи уже не смеялись. Слышалась продолжительная, упорная возня. Баталов ерзал на скамейке, было неловко перед хозяевами. Хотел было подняться, пристыдить Сергея, но что-то грохнуло и следом — веселый с печи голос:

— Получил?

Шпартюк, раскрасневшийся, взлохмаченный, вышел на середину хаты.

— Что, командир, наши девки боевые? — усмехнулся хозяин.

— Я в отряд ее заберу, батя. Медицина нам вот как нужна,— провел рукою по шее Шпартюк.

— Бог ты мой, дитя еще,— вмешалась мать.

— Ты сначала у меня спроси, пойду ли я за тобой,— подала голос Галя.

— Мобилизую...— стоял на своем Шпартюк.

Назавтра стали собираться в дорогу. Жаль было поки­дать уютные хаты, но еще на день оставаться опасно. Привыкшие к лесу люди чувствовали себя в деревне неуютно.

За деревней их нагнали четверо парней.

— А вы куда? — удивился Баталов.

— С вами.

— Кто разрешил?

Тимохин улыбался во все свое широкое лицо.

— Пускай идут. Хлопцы боевые. Говорят, из окрестных деревень многие хотели бы в лес. Только самим боязно с мес­та тронуться.

— Я с себя ответственность снимаю,— заявил Валенда.

— А ты их проверь,— спокойно сказал Шпартюк.

В лагере Валенда вызывал парней по одному, допраши­вал. Баталов долго слушал его унылые, надоедливые вопросы.

— Значит, говоришь, Бурейка? Та-ак.

— Бурейка. Меня тут все знают.

— Та-ак. Из родни в полиции кто-нибудь есть?

— Нет.

— Та-ак. Значит, нет? А Слимук говорит — есть.

— Виктор?

— Та-ак, нет, говоришь?

— Нет, да чего вы...

Баталов прервал допрос.

— Ну, вот что, Валенда, хватит. Людей проверяют на деле. Завтра пойдем управу громить и проверим.

Валенда, обиженный, прекратил проверку.

Дни побежали веселее. После разгрома управы отряд Баталова вырос втрое. Новые заботы свалились на голову Баталову. Людей надо было кормить, одевать, обеспечивать оружием и боеприпасами. Ночью местные парни ходили в от­даленные деревни, приводили в лагерь коров, приносили рек­визированную военную амуницию.

Баталов и Шпартюк смотрели на это сквозь пальцы. Война! Люди голов не жалеют, стоит ли обращать внимание на мелочи.

7

В Доме санитарного просвещения, откуда незадолго до этого были выброшены муляжи и заспиртованные в банках уродцы, сельская комендатура вместе с районной управой созвали совещание старост и бургомистров. Повестки вруча­лись волостными управами под расписку. Многие старосты все же не поехали — время такое, что лучше посидеть дома.

Михась Ланкевич согласился поехать вместе со старостой на совещание. Хотелось своими глазами увидеть "новые по­рядки" и тех людей, кто их устанавливает.

Молодой жеребец, запряженный в бричку, норовил бе­жать рысью. Тонкие колеса прокладывали глубокие колеи, в которых сразу же появлялась мутная булькающая вода. Жеребец скользил нековаными ногами, под седелкой на спи­не темнела буланая шерсть.

Дождь то утихал, то снова барабанил по серым прорези­ненным плащам. Остап Делендик — ковалевский староста — прятал бородку в башлык, но дождь доставал ее и там, и она была похожа на реденькое истрепанное мочало, с которого капала за шею холодная вода.

Над лесом, печально курлыча, летели журавли. Остап Делендик задрал голову:

— Зима на носу — низко журавли летят. Верная приме­та, я тебе говорю.— И, почему-то вздохнув, добавил: — Один лишь человек со своими местами неразлучен. Плохо тебе или хорошо, холодно или жарко, весело или страшно — живи. А порою хотелось бы от такой житухи под землей схоронить­ся, пересидеть.

Печально курлыкали журавли над лесом, и прощальный крик будил в душе Михася грустные думы.

Не курлыкайте, не плачьте" журавли,

Нет, не жалко вам измученной земли,

Не поверю, хоть поверить был бы рад,

Что боитесь вы зимы, а не солдат.

Смерть пугает вас, наверно, журавли,

От войны вы улететь смогли...

Отсидитесь вы в заморской стороне

Без тревог, что разрывают сердце мне.

С вами мне не по дороге, журавли,

Я корнями врос в пласты родной земли.

Не могу для вас прощальных слов найти,

Не могу вам крикнуть: "Доброго пути".

...В маленьком клубе Дома санитарного просвещения пахло формалином и спиртом. Старосты собрались в двух небольших комнатах музея. Знакомых не было видно. Боль­шинство — обросшие бородами старики.