Огненный крест. Бывшие

Для германской стороны это прозвучало неуместной шуткой. Перед пустыми русскими позициями стояли полнокровные германские дивизии. Не для того они лили свою и русскую кровь, дабы возвращаться восвояси. Россия лежала голая и беззащитная — ради этого затевал войну Берлин. Надо было брать все, на что хватало замаха оставшихся дивизий; остальные уже давно одна за другой поспешно передислоцировались на Западный фронт.

«Иоффе, Каменев и Сокольников, а главным образом Иоффе производили впечатление очень интеллигентных людей, — вспоминает Гофман. — С большим воодушевлением они говорили о стоящей перед ними великой задаче повести русский пролетариат к счастью и благоденствию. Все трое ни минуты не сомневались в том, что эта цель вполне достижима при условии, если народ сам будет управлять на основе марксизма. Иоффе твердо верил в то, что в будущем всем людям будет хорошо, а некоторым, среди которых, как мне кажется, он имел в виду самого себя, будет еще несколько лучше. Разумеется, все трое не делали секрета из того, что они рассматривают русскую революцию только как первый шаг к освобождению человечества. Совершенно исключена возможность, чтобы коммунистическое государство могло долго продержаться, будучи окружено капиталистическими державами. Главнейшей своей целью они считали поэтому мировую революцию…»

Тогда же состоялась встреча Иоффе с графом Черниным. В свое время тогда еще богемский вице-канцлер граф Чернин — далекий предок нынешнего министра иностранных дел — вел переговоры с Петром Первым в Вене. Граф Чернин поколения начала XX века тоже оставил любопытную справку:

«После обеда у меня было первое длинное совещание с господином Иоффе. Вся его теория основана на установлении во всем мире самоопределения народов… и на внушении этим народам начал любви. Иоффе не отрицает, что это движение, безусловно, вовлечет государства всего мира в гражданскую войну, но считает, что такая война, которая должна привести к осуществлению идеалов всего человечества, справедлива и достойна намеченной цели. Я ограничился тем, что сказал Иоффе, что ему следовало бы доказать на примере России, что большевизм действительно прокладывает путь к новой, счастливой эре и что, когда ему это удастся сделать, идеи его завоюют мир. Но прежде, чем такое заключение будет подтверждено примером, Ленину едва ли удастся насильственно ввести весь мир в круг своих идей… Иоффе удивленно посмотрел на меня своими кроткими глазами и затем сказал мне дружески, я бы даже сказал, просящим голосом, которого я никогда не забуду: «Я все-таки надеюсь, что нам удастся вызвать у вас революцию».

В этом-то я и сам уверен, и без милостивой поддержки Иоффе, — об этом позаботятся все народы за себя…

Удивительные люди эти большевики. Они говорят о свободе и общем примирении, о мире и согласии, а при этом они, по-видимому, самые жесточайшие тираны, каких видел мир, — буржуазию они попросту вырезают, а единственными их аргументами являются пулеметы и виселица… лицемерие их превышает все…»

Тогда же граф записывает в дневник, что принимать всерьез какие-либо выборы в России нельзя. Красный террор сфальсифицирует любые результаты.

26 декабря Чернин беседовал с другим членом советской делегации, он не называет его.

«Он утверждал, что все монархи более или менее дегенеративны и что он не понимает, как вообще можно примириться с такой формой правления, при которой страна рискует подчиняться правителю-дегенерату. Я ответил ему, что монархия имеет за собой то преимущество, что при таком строе хоть одно лицо застраховано от личного карьеризма, а что касается дегенерации, то и она является вопросом взглядов; ведь среди некоторых правителей также встречаются дегенераты. Мой собеседник сказал, что, по его мнению, эта опасность отпадает там, где избирает сам народ. Я ответил, что Ленин, например, вовсе не избран… В России, может быть, тоже найдутся люди, которые могут бросить ему упрек в дегенеративности…» (выделено мною. — Ю. В.).