Огненный тыл

Он полз, задыхаясь от волнения, один в этом чертовом окружении, за себя не боялся, а вот из-за того, что не получит нужных сведений – просто трясло. Залёг в стороне от скопления техники, зарывшись в прелую листву, стал оценивать обстановку. Обратную дорогу перекрыл часовой – он громко зевал, таращись в небо, потом начал что-то фальшиво напевать, таял во мраке, но так медленно, неохотно. Проползти к палаткам можно было за деревьями, минуя ряды бронетехники. В яме горел костер, над пламенем сгрудились несколько солдат, что-то готовили, отпускали шуточки, слева не было ничего – сплошная темнота, но у мрака могли иметься глаза. Глеб продвинулся ещё немного, свернулся в канаве, продавленной танковым траком. Колонна съехала с дороги, чтобы встать на долгий прикол. Действительно: почему стоят? Он долго лежал, исходя из принципа, поспешишь – немцев насмешишь, вникал в ситуацию. У костра царила непринуждённая атмосфера, потом явился унтер-офицер и приказал всё тушить – на лицо явная демаскировка, солдаты молча подчинились, залили костёр водой, расползлись по своим норам.

Позади кострища стояли две палатки: в первой попискивала морзянка, у входа курил связист в полевой пилотке, блеклый свет озарял отвислые щеки, лишенные выражения глаза, он быстро докурил согнулся в три погибели и исчез внутри палатки. С восточной стороны показался часовой, он обогнул заросли лопухов и предстал во всей красе – прямой как столб, равномерно переставляющий ноги. Часовой проследовал мимо убежища связистов, мимо дымящего кострища и снова растворился в темноте. Глеб оценил на глаз высоту зарослей, примыкающих ко второй палатке – высота вполне устраивала. От связистов выбрался офицер в форме вермахта, сделал несколько упражнений на разминку, уставился на звезды – они в этот час не сообщали ничего тревожного. Офицер удовлетворенно крякнул, походил туда-сюда.

– Вайнер, почему костёр плохо залили? – недовольна крикнул он. – Мы должны наслаждаться этими запахами?

Не прошло и минуты, как подбежал человек с бидоном, вылил воду на задымлённое кострище, а потом ещё и потоптался по нему. Офицер кивнул, добрался до второй палатки и исчез в её недрах. Возможно это было именно то, что требовалось. Выбор места на краю лагеря тоже легко объяснялся – кому хочется дышать этим железным смрадом.

Стало тихо, Шубин подполз к палатке, стал втягивать упругое тело между грубым брезентом и ворохом колючего репейника, было страшно неудобно – сразу затекла нога, которую он потянул под себя, позвоночник оказался скрученным, но это было не самое страшное. Заросли оплели палатку со всех сторон, во всяком случае хотелось в это верить. Внутри бубнили двое – вряд ли это были высшие чины, но точно офицерский состав. Глеб тщетно пристраивал ухо к брезенту, но различал лишь отдельные слова, пришлось тянуться к поясу, пересиливая судорогу, доставать нож. Он осторожно разрезал грубую ткань, сделал надрез сантиметров пятнадцать, осторожно расширил щель – она оказалась точно под походной кроватью – на ящике горела керосиновая лампа. Все, что видел разведчик – лишь ноги сидящего на кровати человека, вскоре появились ещё одни, плавно прошёлся, обогнув лампу, заскрипела лежанка.

– Снова наслаждаешься снимком своей Греты, Гельмут? Согласен, приятно созерцать обнажённую женщину, запечатлённую в полный рост.

– Опомнись, Вильгельм, она одетая, – проворчал сидящей на кровати.

– Но под одеждой-то она обнажённая! – офицер с удовольствием засмеялся. – А воображение при тебе?.. Извини дружище, не хотел тебя обидеть. В этой чёртовой стране, в голову лезут чёртовы мысли. Невыносимо хочется домой – в Германию. У нас на Рейне, в это время города такая красота. Ты ещё не женился на своей Грете?

– Мы уже обвенчались, Вильгельм, это было знаменательное для нас обоих событие. Мы шли к нему несколько лет.

– Серьёзно? И когда же она решила стать твоей вдовой? – собеседник снова засмеялся. – Прости, старина. Ничего не могу с собой поделать.

– Шуточки у тебя, Вильгельм… Детей мы решили не заводить, договорились это сделать когда закончится война. По всеобщему убеждению, это случится очень скоро – Русская армия морально сломлена, а её части разобщены, а дух германской армии силён как никогда.

– Ты говоришь как наш пропагандистский плакат! – заметил Вильгельм. – А ситуация, между тем, несколько усложняется.