Огневица

Даромир со стуком поставил кувшин сбитня на пол возле кровати, сам же гибким движением опустился на стеганое одеяло и принялся стаскивать сапоги. Итрида, удостоверившись, что за ними никто не увязался, чуть расслабила напряженные плечи и распустила тесемку рубахи. Теперь она смотрела не на улицу, а на дрожащие звезды, усыпавшие небеса. Бродяжница нашла крупную звезду – Искру Перкунаса, ярко сияющую в центре созвездия Кузницы, – и тихо помолилась покровителю огненосцев. Она до сих пор не знала, имеет ли право обращаться к нему как дейвас, но надеялась, что златовласый бог услышит ее как странницу, дружную с оружием.

Шехх бесшумно подошел сзади и положил горячие ладони на плечи девушки.

– С Бояной все будет хорошо. С ней Храбр, а наш медведь точно не допустит, чтобы его возлюбленной птичке причинили вред.

– Что, настала твоя очередь меня утешать? – бледно улыбнулась Итрида.

Она не отстранилась от Даромира, но и не подалась навстречу его прикосновению. Шехх чуть наклонился к ней, закрыв глаза, и вдохнул запах ее волос – необычный, ни на кого не похожий, такой же, как сама Итрида.

Железо, мед и соль.

– Должен же хоть кто-то сказать тебе, что все сладится.

Итрида посмотрела на свои исцарапанные грязные руки, лежащие на подоконнике.

– Помыться бы… Да и тебе не помешает. Сумеешь вытрясти с корчмаря ушат-другой горячей воды?

Даромир нехотя снял руки с плеч девушки и отступил на шаг. Итрида наконец развернулась к нему – не раньше, чем он отодвинулся и она не смогла бы случайно его коснуться. Лицо Даромира было в тени, и Итрида не видела выражения его глаз.

– Почему ты так боишься прикосновений, Итрида? – тихо спросил шехх. – Я же вижу. Никого, кроме Бояны, к себе не подпускаешь. Шарахаешься от меня, словно я чумной…

– Это все, что тебя заботит? – Итрида изогнула бровь, ни единым движением не выдавая, какой холод охватил ее нутро при этих словах. Она бы обняла себя за плечи, да боялась, что синеглазый шехх все поймет правильно. – Наша подруга, возможно, умирает прямо сейчас, а ты думаешь о том, что я не слишком пылко тебя обнимаю?

Даромир усмехнулся. Когда он заговорил, Итриде еще сильнее захотелось спрятаться, но она лишь продолжала холодно смотреть на него.

– Ты никогда и никого не обнимаешь. Ты не касаешься людей больше необходимого, Итрида. Порой мне кажется, что ты с большим удовольствием всаживаешь нож в чье-то горло, чем делишься своей лаской.

Шехх повернулся спиной к Итриде и направился к выходу из ложницы. Ступив на порог, он помедлил, не оборачиваясь, и тихо докончил:

– Бояна – твоя подруга. Не моя. Я здесь только ради тебя.

Дверь за ним закрылась бесшумно. Оттого грохот влетевшего в нее кувшина сбитня был особенно громок.

– Провались ты в Навь, Даромир… И я вместе с тобой.

Остатки сбитня медленно стекали по двери, пятная ее красноватыми сладко пахнущими разводами. Какое-то время Итрида слепо глядела на равнодушные доски, сама не зная, чего – или кого – ждет. Хотя сейчас ей было все равно, кто первым покажется на глаза: лишь бы можно было сорвать на нем кипящую в груди злость, от которой дышать становилось больно.

Вдруг Итрида охнула и покачнулась, ощутив, как царапают ее изнутри невидимые когти. Уцепилась за подоконник и до скрипа стиснула зубы, сдерживая рвущийся стон. По ее рукам зазмеились вены, подсвеченные изнутри тусклым золотом. Бродяжница выругалась и попыталась дышать ровнее и глубже, загоняя живущего в ней зверя туда, откуда он выглянул.

Не доспелось Итриде научиться любви. Вместо того пришла ненависть, а за нею спрятался страх, из-за которого бродяжница никого к себе не подпускала. Но Даромиру знать о том не стоило. Вдруг пожалеет и рядом останется, а потаенный, жгучий страх воплотится в жизнь? Нет уж. Лучше так.

А еще лучше прогнать шехха. Пусть убирается прочь, туда, откуда явился в Беловодье. Пусть корабль перенесет его через Золотое море и вернет на его жаркую родину. И никто больше не будет тревожить мысли и чувства.

Итрида опустила голову и больно дернула растрепавшиеся волосы. В животе глухо заурчало. Горе не горе, а глупое тело хотело есть, чесалась кожа, пропахшая дымом и потом, натирали спину многочисленные ремни, и голова, тяжелая и будто пьяная, не могла толком думать ни о чем, кроме того, чтобы перекусить и освежиться.