Огни большого города

Он в ту ночь долго еще не мог успокоиться, вспоминая разные случаи и открытия, и многие из них оказывались не менее сенсационными, чем эта помывшаяся женщина в 1895-м году и в голом виде запечатленная на кинопленке. Фамилию оператора он забыл и, мучительно вспоминая ее, остался ночевать у меня на моем пружинном диване и до утра ночевал на нем без «джазового» своего пиджака с видавшим виды хлястиком и мелкой искрой по всему полю. А уже утром в битком набитом автобусе я ехал на окраину Москвы, пытаясь самому себе ответить на вопрос, который мучает меня до сих пор: «Бывало ли хоть где-нибудь такое, что бы было так же захватывающе интересно, как в этих познавательных рассуждениях Александра Петровича?»

IV.

Он был прав. Честен и правдив, в подробностях и деталях описывав место моей тогдашней работы, не пропустив ни нашей душной каптерки, ни гудков на Ярославском перегоне, ни осколков бутылки в пожухлой траве. Он, правда, забыл про ближний темный лес с голосами каких-то фантастических птиц и животных, а также несколько запамятовал разместить в центре своего внимания серые хлопчатобумажные носки, сушившиеся на кривой трубе местной печки-буржуйки. Семь пар – по числу мужиков нашей бригады. Четырнадцать штук, если вспоминать поштучно. Каждый из наших мужиков был мастером своего дела. Весело и заправски каждый из них умел что-нибудь по службе отчебучить. И каждый из них по-своему умел залудить стакан «под обрез» в нашей душной каптерке, которая от этого становилась еще душней, но значительно остроумней.

А в целом – все точно и правильно. В качестве подручного главного геодезиста я там и работал, где еще не было ничего, кроме нашей каптерки. Она была тогда единственной на всем огромном пустыре. Маленькая, деревянная и одинокая, словно буй в конце купального сезона. С одним единственным окном на северо-восток. Намеревался я в ближайшее время и премиальные получить. И не где-нибудь, а там же, где и всегда, чтобы стать счастливым обладателем строительной премии в рублях, выданной мне в полуовальном окошке нашей строительной кассы, которой еще не было. Зато был забор. И не один, а два. Один, ограничивающий нашу строительную площадку, находился на севере, а другой на востоке. Были и гудки на Ярославском перегоне, а также мерцание каких-то огоньков, до которых, казалось, ни один человек не состоянии добежать. Ярким представителем неоспоримой истины являлась и совковая лопата у задней стены каптерки. Александр Петрович при всем его глубоком знании жизни и ее окрестностей не совсем точно определил мои служебные обязанности. Напомню, что я был тогда юным подручным Сергея Львовича, то есть нашего главного геодезиста. В моем ведении находился единственный геодезический инструмент – астролябия. Что это такое и как этим пользоваться, я забыл навсегда. Однако помню, что даже при советской власти добежать с астролябией до гудков на Ярославском перегоне ни одному подручному не удавалось, и мой начальник при всей его армейской закалке что-либо подобное мне мог бы приказать, но отчего-то всякий раз мешкал и не приказывал. Наверное, потому, что в мою обязанность это могло бы войти, но, видимо, не входило.