Огни Хякки Яко

Одна слезинка всё же предательски защекотала напудренную щёку императрицы. И Ёмико поспешила незаметно промокнуть кожу шёлковым рукавом. Тёплый ветер скоро высушит оставшиеся следы, и никто в павильоне, где обычно любила вышивать императрица, даже и не заметит, как печальна была она, какой болью полнились её тёмные глаза.

«Ваш сын здоров, у него просто небольшой упадок сил, – твердили лекари, которых Ёмико приглашала, чтобы те выяснили причину столь разительной перемены, произошедшей с Тэцудзи. – Такое часто случается, когда человека, особенно столь молодого и пылкого, как наследный принц, одолевают сильные чувства».

Ёмико оставалось лишь вежливо благодарить лекарей и отсылать их прочь. Она хорошо знала своего сына и не раз подмечала, каким он становился, если увлечётся очередной красивой девушкой. Материнское чутьё подсказывало: с Тэцудзи было что-то не так, словно его в одночасье заменили на бездушную и безвольную куклу. Но подобные мысли Ёмико старалась гнать от себя прочь: она боялась даже помыслить о том, что кто-то мог осмелиться причинить её сыну вред.

Обращаться за помощью к супругу императрица не хотела: Ёмэй полагал, что поведение Тэцудзи было очередной блажью, которая скоро пройдёт. К тому же в последние несколько недель император был очень занят. Приближался Обон, и потому стоило позаботиться об украшении столицы, уборке кладбищ и пожертвовании денег беднякам, чтобы те могли почтить память предков, поставив им на алтари самого дешёвого вина и риса.

Но сидеть сложа руки и дожидаться, пока всё само собой разрешится, Ёмико попросту не могла. Несколько дней назад она тайно отправила голубя на север, в провинцию Хокуген. И теперь с замиранием сердца ждала ответа. Императрица надеялась, что тот, о ком она ни на миг не забывала все эти годы, откликнется на мольбы о помощи и не оставит в беде её сына. Она давно покинула северные края и уже много лет не выезжала даже на свою малую родину, в Кахоку, но кое-какие связи у Ёмико ещё сохранились.

Вряд ли Эйса́ку поступит с ней жестоко, оставив полное отчаяния письмо без ответа…

Руки императрицы вдруг коснулся зелёный лист гинкго, который мерно спланировал с крыши беседки и приземлился прямо ей на колени. Она вздрогнула и, опасаясь, что кто-то мог заметить это непроизвольное движение и заподозрить неладное, будто бы невзначай принялась крутить головой, разминая уставшую шею.

В императорском саду не росли гинкго, так что листку в павильоне просто неоткуда было взяться.

Разве что кто-то специально принёс его, чтобы подать знак.

Убедившись, что все сопровождавшие её служанки были заняты шитьём, Ёмико подняла листок и перевернула его. На нём было нацарапано два иероглифа: 今夜. Сегодня вечером.

Эйсаку всё-таки получил её послание! Он придёт!

Императрице не удалось сдержать вздоха облегчения, и одна из молоденьких служанок, сидевшая к ней ближе всех, подняла глаза. Рука девушки замерла над шитьём, но стоило ей встретиться взглядом с императрицей, как она тут же низко склонила голову, ожидая приказаний.

– Что-то засиделась я, – проговорила Ёмико, пряча листик гинкго в рукаве своего пышного, расшитого золотой нитью одеяния. – Хочу вернуться к себе.

Служанки тут же засуетились, собирая шитьё и нитки в резные шкатулочки.

– Ваше Величество, будут ли распоряжения насчёт ужина? – обратилась к ней Ка́на, одна из служанок, которых императрица привезла с собой из Хокугена.

– Да, сегодня я отужинаю в своих покоях.

Ёмико не знала, когда придёт Эйсаку, и потому на всякий случай решила обезопасить их обоих. Никто не должен узнать об этой встрече. Никто не должен догадаться о том, что с её сыном что-то не в порядке.

Кана поклонилась и испросила разрешения сразу сообщить о приказе на кухню. Ёмико отпустила её взмахом руки, и служанка удалилась. Сама же императрица в сопровождении четырёх оставшихся девушек неспешно направилась к себе.

Ёмико любила эту часть сада, напоминавшую ей о доме. Возле особняка её отца протекала река Мага́ри, и потому шум воды всегда был тонкой полупрозрачной ширмой, за которой проходили всё детство и юность будущей императрицы. Вот почему Ёмико втайне обрадовалась, когда увидела во дворцовом саду небольшой ручеёк – должно быть, какой-то горный ключ, бивший из-под земли и пойманный искусными садовниками в прихотливо выкопанное русло. В павильоне, который Ёмико облюбовала для шитья, тихий шёпот ручья был слышнее, чем где бы то ни было. Он приносил с собой покой и умиротворение, которых императрица не могла отыскать в своих богато украшенных покоях – особенно с тех пор, как не стало Такаси.

Встречавшиеся на обратном пути чиновники, прибывшие во дворец на аудиенцию к императору, учтиво кланялись его супруге. Но сама Ёмико едва замечала их. Все мысли её вновь и вновь возвращались к листку гинкго, который она прятала в рукаве своего одеяния, и двум иероглифам, нацарапанным на той стороне, которая редко видела солнце.

«Сегодня вечером». Всего два слова, а сердце трепетало в предвкушении, как тогда, в её далёкую юность в Кахоку…