Огни Хякки Яко

Когда служанки помогли облачиться в лёгкое кимоно, которое Ёмико носила только у себя в покоях, она отпустила всех девушек, сказав, что сегодня они ей больше не понадобятся. В глазах служанок засветилась едва сдерживаемая радость: должно быть, им не терпелось увидеться со своими ухажёрами. Глядя на них, императрица не смогла сдержать лёгкой улыбки: когда-то она тоже была молода и наивно верила, что сможет выйти замуж за человека, которого любила всем сердцем.

Но её судьба сложилась иначе. Когда к тебе сватается сам император, отказ может стоить твоей семье очень дорого. И потому Ёмико смирилась со своей участью и вскоре отбыла в столицу с целым обозом богатого приданого, которое отдал за ней отец. Всё, что ей оставалось, – тихонько лить слёзы в своей крытой карете.

Тогда Эйсаку так и не пришёл проститься с ней, и, пожалуй, то и впрямь было к лучшему, иначе она наверняка могла сотворить какую-нибудь глупость. Лишь по прошествии стольких лет Ёмико сумела оценить всю силу воли, которая потребовалась Эйсаку, чтобы навсегда оставить её. Но тогда она была так обижена, что проклинала и его, и свою любовь к нему, которая жгла сердце, словно пронзивший плоть раскалённый клинок. Они не виделись столько лет, но Ёмико до сих пор ясно помнила его серьёзные глаза, мягкую улыбку и шрам на губе, причудливо изгибавшийся всякий раз, как Эйсаку начинал говорить…

Тоска острыми когтями впилась в сердце Ёмико, и императрица тяжело вздохнула. Не в силах усидеть на месте, она подошла к окну и пошире раздвинула ставни.

День постепенно угасал. Солнце низко нависло над морской гладью, отчего вода сияла невыносимо ярко, словно охваченное пламенем зеркало. За столько лет жизни в столице Ёмико привыкла к солёному дыханию моря, от которого в Дайсине было не укрыться даже во дворце. Но иногда она с тёплой грустью вспоминала казавшиеся бесконечными равнины Хокугена и видневшиеся на востоке туманные силуэты гор.

Ёмико так глубоко погрузилась в размышления, что не сразу заметила, как перед ней появилась Кана с подносом.

– Ваше Величество, ужин, как вы велели, – поклонилась служанка и принялась расставлять посуду. Ёмико едва взглянула на кушанья: от волнения есть совершенно не хотелось. Но грядущий разговор обещал быть непростым, и ей могли потребоваться силы.

Отпустив Кану, Ёмико опустилась за низенький столик, налила себе немного чая и надкусила булочку со сладкой бобовой пастой – в детстве она обожала их. Отец часто смеялся и говорил, что если она так будет усердствовать в поедании сладкого, то сама вскоре станет похожа на румяный и пухлый пирожок.

Ёмико улыбнулась своим мыслям, и тут со стороны открытого окна раздался тихий голос:

– Вижу, время идёт, а ты как была сладкоежкой, так и осталась.

Последний кусок пирожка едва не встал поперёк горла. Ёмико закашлялась и поспешила глотнуть чая.

– А ты так и не научился хорошим манерам, – ответила она с достоинством, выровняв дыхание. – Кто так врывается в покои к замужней женщине?

Эйсаку лишь усмехнулся в ответ и уселся напротив неё. За годы, минувшие со дня их последней встречи, шрам на губе стал чуть бледнее, а на лице заметно прибавилось морщин. Но глаза его остались столь же яркими и проницательными, как прежде, словно принадлежали не зрелому мужчине, но юноше.

– Ты голоден? – спросила Ёмико, отметив, каким внимательным взглядом её гость окинул расставленные на столике блюда. – Можешь не стесняться и брать всё что захочется.

С этими словами она придвинула к нему палочки, уложенные на резную подставку. Эйсаку улыбнулся.

– Как всегда, обходительна. Я проделал долгий путь, чтобы попасть сюда, так что и впрямь не отказался бы от ужина.

Ёмико же постаралась скрыть, как её задели сказанные им слова. «Попасть сюда», но не «увидеть тебя». С другой стороны, это было к лучшему. Не стоит ворошить прошлое и пытаться вновь развести огонь в давно потухшем очаге.

Должно быть, за время дороги Эйсаку и впрямь изголодался, потому как со всеми четырьмя блюдами, которые принесла Кана, он покончил в два счёта. Лишь булочки с бобовой пастой так и остались нетронутыми – похоже, их он решил оставить для самой Ёмико.

– Что ж, теперь к делу, – более серьёзным тоном проговорил Эйсаку. – Твоё письмо было слишком коротким, чтобы я мог толком разобраться, что произошло, но и полным тревоги – только это заставило меня пуститься в столь неблизкий путь. Расскажи же, что случилось с твоим сыном.

И она поведала ему обо всём, что знала. Что Тэцудзи вот уже несколько дней кряду сам на себя не похож. Что она не чувствует в нём внутренней силы – той самой, которая текла и в её жилах, сколько она себя помнила.

– Но самое страшное заключается в другом, – закончила Ёмико. – Мне кажется, что место Тэцудзи заняло… нечто иное, принявшее его облик. Если это так, где же тогда мой сын?

К глазам подступили слёзы, и ей с трудом удалось сдержать их. Она непременно даст им волю, но не теперь, когда на неё смотрел Эйсаку – впервые за столько лет, минувших со дня разлуки.