Огни Новороссийска

— В случае, если дивизия снимется, — скакать ко мне с оседланной Нинкой.

У меня было четыре гранаты, автомат с двумя дисками и наган. Все это я сунул под подушку. Через час мне стало жаль и себя и Варю: покорная и усталая, она лежала на моей откинутой руке и думала о другом, самом близком и дорогом, затерявшемся среди дождя и туманов. Я тоже думал о другой. Мы были близки, и в то же время тысячи километров лежали между нами, и так, наверное, было со многими. До рассвета я не сомкнул глаз, а она только прикидывалась, что спит.

Утром приехал ординарец и я, пообещав Варе снова приехать, ускакал в Красный Кут.

На третью ночь я услыхал конский топот, поспешно оделся, схватил автомат и вышел на крыльцо. По улице медленно ехал всадник.

— Кто там? — тревожно спросил он, и я услышал, как щелкнул курок нагана.

— Это вы, Полозов? — крикнул я, узнав голос ветеринарного врача дивизии. Отец мой был ветеринарным фельдшером, и я всю жизнь питаю любовь к ветеринарам.

— Это вы, Аксенов, — Полозов угадал меня. Вдвоем мы обошли поселок…

Утром Кириченко включил шахту в оборону дивизии и выставил впереди нее эскадрон казаков.

Генерал симпатизирует мне и частенько зовет на ужин. Маленькими глотками я отпиваю дешевый портвейн из генеральского пайка и слушаю его рассказы.

— Вы знаете Коллонтай?

— Да.

— Давно, давно я был к ней неравнодушен. В гражданскую войну она была у нас членом Реввоенсовета армии. Интересное было время. Женщины носили чоботы, кожаные куртки, подстригались, как хлопцы, и курили махру. Коллонтай ходила в лакированных туфлях на высоких каблучках. И косы ее не одного комдива сводили с ума.

— Коса — женская краса!

— Во время конфискации помещичьих конных заводов мне досталась самая быстрая лошадь России. Ну и любил же я ее! Как-то вечером Коллонтай просит — Коля, голубчик, прокатите меня. Дело было зимой. Посадил я ее в санки, накрыл меховой полостью, пустил лошадь во весь мах и обо всем на свете забыл. Только вижу снег из-под копыт летит и бьет в лицо. Проскакал я двадцать верст, из одного городка в другой, оглянулся, а пассажирки нет… Вытер я шинелью мыло с лошади и шагом назад. И что ты думаешь, выпала Коллонтай на полпути. Вокруг степь, ночь, мороз, волки, а на ней ажурные чулочки и шелковое белье. Отморозила она тогда свои божественные ножки.

В комнату вошел Осипчук, хмуро промолвил:

— Какой-то тип поджег на станции Фащевка склады с тюками сена.

Утром к генералу явились заплаканные бабы с жала бой на дезертиров, которые, как они выразились, не дают им житья ни днем ни ночью.

Кириченко приказал майору Осипчуку поймать обидчиков. Составился отряд в десять человек. У меня было свободное время, и я примкнул к отряду.

Вооруженные револьверами, шашками и автоматами, мы тронулись на лошадях крупной рысью. Впереди майор, стройный, синеглазый красавец — настоящий командир, которым нельзя было не любоваться, так же, как нельзя было не подражать его манере ходить, разговаривать, сидеть в седле. За ним по двое ехали мы, сдерживая коней, пытавшихся все время перейти в галоп, не поспевавших за рысившей Майоровой кобылицей, бесценной золотой масти.

Каменистая дорога шла под гору, покрытая первыми цветами зимы — холодным и величавым инеем. Между расселинами древних камней попадались дикие кусты шиповника. Изредка то один, то другой казак подъезжал к ним и, накалывая колючками руки, отламывал веточку, усеянную красными ягодами, уже тронутыми морозом и оттого необычайно вкусными.

Через час быстрой езды выехали на вершину возвышенности к строгому обрыву. Здесь дул сильный ветер и было холодно. Далеко внизу между деревьями показался, очевидно, даже зимой не замерзающий шумный поток. На мостике, картинно переброшенном через сверкающую воду, промелькнули две женщины с белыми узелками в руках.

— Несут обед своим мужикам, — догадался майор. Наметанным глазом отыскал вьющуюся между скал кремнистую тропинку, и весь наш отряд с риском свалиться, натягивая поводья, сдерживая напуганных коней, спустился вниз. Стало теплей. Шагом поехали по дорожке, вьющейся между деревьев, поминутно пригибаясь и отводя в сторону пахучие, обожженные первыми заморозками ветви. Под ногами отчетливо виднелись следы только что прошедших здесь женщин.

Дорожка вывела нас к заброшенной маленькой шахте. Женщины были там.

— Что вы тут делаете?

— Идем до кумы на шахту «Тамара», — ответила самая бойкая и моложавая.

— А несете что?

— Гостинцы.

— А ну дайте поглядеть…

В узелках оказались хлеб, сало, бутылки с желтым и мутным перваком самогоном.

— Что ж у кумы хлеба своего нет, что вы хлеб ей тащите?

— Хлеб мы взяли на всяк случай, а вдруг попадутся бойцы, захотят с нами выпить и закусить, а то и побаловаться, — заигрывающе затараторила молодайка.

У входа в шахту виднелись свежие следы мужских сапог.

— Значит, ваших мужей здесь нет? — отрывисто спросил майор.

— В армии они, — в один голос ответили женщины.

Тогда идите своей дорогой, а мы взорвем шахту.

Женщины побледнели и медленно побрели вперед, поминутно оглядываясь.