Огни Новороссийска

— Эй, кто там, выходи, — закричал майор в зияющий зев шахты. Никто не отозвался. Майор бросил в дыру гранату. Глухой взрыв еще гуще оттенил могильную тишину.

И тогда из ближайшего строения походкой хозяина вышел старик — шахтер с татуировкой угольной пыли на морщинистом лице. Даже в это время, когда все люди ушли отсюда, он не решился покинуть шахту.

— Дезертиров шукаете? — спросил старик. — Там они, цельных шесть душ. У меня четверо сынов у красных, а эти на чужом коне в рай хотят въехать… Покликать их?

— Зови!

Старик отцепил от брезентового пояса шахтерскую лампу, зажег ее и не спеша привычно полез вниз. Минут через десять он вернулся.

— Не хотят, гады, вылазить на свет божий. Послепнуть боятся.

— А ну, живо за стариком… Привести их. В случае сопротивления — стрелять на месте, — приказал майор трем казакам.

Через четверть часа дезертиры под конвоем стали вылезать из шахты. Все они, кроме одного, были одеты в гражданское платье.

— Где оружие? — спросил майор одетого в военную форму человека, неуклюже топтавшегося на месте.

— Я с трудового фронта… Окопы рыл под Ворошиловградом… Страсть сколько земли там накопали.

— Какого года рождения?

— Тысяча девятисотого…

— Расстрелять бы его, сукиного сына! — вставил старик. Уничтожающее презрение горело в его светлых глазах, словно ляписом обведенных синей угольной пылью.

— Что ты, дед? У меня четверо сынов в Красной Армии.

Казаки прыснули со смеха. Человек врал, не задумываясь над сказанным. Даже дезертиры, опустившие было глаза, и те улыбались.

— Не за что нам воевать — вот и ховаемся, — выпалил один из них, обутый в резиновые сапоги, и, встретившись со взглядом майора, добавил: — Разрешите закурить. — Руки его тревожно зашарили по карманам.

— Это ты их завел сюда? — крикнул майор, угадав в нем вожака. — Смотри мне в глаза… Прямо смотри!

Но дезертир прыгнул в сторону и бросился бежать к обрыву, забрызганному кровавыми каплями шиповника. Пуля, пущенная из нагана, догнала его. Человек остановился, какую-то долю секунды постоял неподвижно, словно выбирая место, куда бы лучше упасть, и рухнул на черную, присыпанную углем землю, неестественно далеко отбросив голову. Один из дезертиров принялся мочиться, у остальных дрожали руки.

— Что с ними делать, расстрелять их всех до одного? — спросил майор.

— Побить их надо, — потребовал старик. — Нечего с ними цацкаться, побить и все, как мы били дезертиров в восемнадцатом году. Время-то сейчас оно полохливое. Пусть не поганят шахтерскую землю. Уйдете вы, они нам житья не дадут, да еще чего доброго к оккупантам перекинутся.

— Становитесь в ряд, затылком ко мне, — приказал майор.

Дезертиры стали, как им приказали, ежесекундно поворачивая головы назад. Один из них противно плакал.

Для майора я был посторонний человек, из штаба армии, я мог все истолковать по-своему, и он спросил меня:

— Побьем?

— Зачем? Из них еще могут получиться хорошие солдаты. — Я вышел вперед и стал перед дезертирами, чтобы успокоить их. Они знали, пока я стою так, в них не станут стрелять.

Майор подошел и стал рядом со мной.

— Старик правильно говорит, что всех вас следует расстрелять. Но, если останетесь сволочами — это всегда успеется. Важно, чтобы вы поняли свою вину и искупили ее, — сказал он. — Пойдете в армию?

— Пойдем и в первом же бою выправим свою оплошку, — пробормотал тот, что плакал.

— Кто этот убитый?

— Захарченко — лесник. Он украл две лошади у красноармейцев. У него и винтовка есть… А обмундирование сховано… Он нас и подбил сюда…

— Вот и хорошо, что напали сразу на баламута. Это вам наука. А сейчас марш домой, берите сухарей на дорогу и дуйте в военкомат, — приказал майор, довольный тем, что все так разумно разрешилось.

Быстрым, веселым шагом, ни от кого не хоронясь, дезертиры пошли домой. Мы сели на коней и к вечеру вернулись в дивизию.

Утром Варя рассказала, что на безыменной шахтенке казаки застрелили лесника.

— Он и муж был плохой и сено, говорят, спалил на Фащевке… Только в шахте дезертиров было восемнадцать душ… Четверо сразу подались в военкомат, а остальные вечером, когда убедились, что казаки уехали.

1941 г.

ХРАБРОСТЬ

Веру Алексеевну разбудил стук в дверь.

— Верочка, вас какой-то военный спрашивает! — сказала соседка.

— Миша?! — женщина поспешно поднялась с постели.

— Нет, не Миша, незнакомый военный.

Вера Алексеевна накинула халат, сунула ноги в холодные туфли и быстро отперла дверь.

На пороге стоял человек в засыпанной снегом шинели.

— Я привез вам письмо от мужа… И, если возможно, попрошусь переночевать. В Москве впервые, не знаю никого…

— Можно, можно, пожалуйста, заходите. Раздевайтесь. Может быть, чаю хотите? Правда, без сахару.

— Нет, нет, спасибо, не беспокойтесь. Ни есть, ни пить, я не хочу, а вот спать. Одиннадцатые сутки в дороге, сплю стоя, как лошадь.

Вера Алексеевна быстро постелила гостю на диване, нетерпеливо, дрожащими пальцами разорвала конверт, достала исписанную бумагу. Теплая река любви потекла из этого письма ей в душу.

Пока она читала, повернувшись спиной к гостю, он разделся, лег на диван, накинул поверх одеяла шинель.