Огонь и сталь (СИ)

— Сука! Паскуда! — вопил он, размахивая руками и ногами. — Мы подарили тебе бессмертие! Силу и вечную жизнь, и вот как ты нам отплатил?!

— Каков подарок, — сухо промолвил юноша, ставя ногу на шею вампира, — такая и плата.

***

Камо’ри с самым искренним выражением вины на умильной морде сидел на кровати, ссутулившись будто нашкодивший котенок. Забинтованная нога покоилась на подушках, а рядом на столике – кувшин вина, засахаренные сливы и сладкие пироги, но каджит старательно притворялся узником в цепях, который очень раскаивается.

— Сестрица, ну, прости… — он взглянул на Ларасс робко, но она не могла не заметить лукавый огонек, сверкнувший в его глазу, — ну, перестарался я, с кем не бывает.

— Перестарался?! Нажраться скумы и вина до зеленых даэдра, а потом идти резать моих людей, это ты называешь перестараться?! — сутай–рат сжала кулаки, впиваясь когтями глубоко в ладони, до боли, до крови. Братец любит яды, сталь его скитимаров уже пропитана смертоносной отравой. Бриньольф метался в горячечном бреду почти два дня, так рвался куда-то, что приходилось привязывать его к кровати. Дхан’ларасс с разрывающимся от тревоги сердцем всю ночь просидела у постели вора, котята плакали, испуганные, никак не хотели спать и идти на руки Векс и Тонилле, выгибались и шипели. Всегда тихая Санера даже расцарапала редгардке щеку, а Дро’Оан прокусил воровке пальцы. Белокурая имперка до сих пор канючила, мол, из-за клыков пальцы ловкость потеряли и замки она взламывать больше не может. Какие к даэдра пальцы?! Бриньольф едва в царство Аркея не отбыл, шов на животе несколько раз расходился, рана вспухала и гнила. Делвин мрачно шутил, что украсть им придется жрицу Кинарет, но Ларасс было не до смеха. Ее душили слезы, и давящая боль терзала сердце. Воровка не страдала так со смерти родителей.

Через день и ночь мучений и зыбкого сна, рассыпающегося от каждого звука, каждого шороха, вору стало лучше, Векелу удалось даже влить в северянина немного бульона. Сейчас Бриньольф спал, и ослабевшая от усталости и облегчения каджитка решила проведать детей и брата. Пообнимавшись с сыном и дочерьми, сутай–рат немного даже повеселела, но одного взгляда на Камо’ри, вальяжно развалившегося на постели хватило, чтобы ярость вскипела в душе Дхан’ларасс, словно лава в жерле Красной Горы. Только любовь к покойной матушке удержала ее от того, чтобы схватиться за кинжал и добить этого вшивого кошака! Кто знает, чем бы все закончилось, если бы воровка не вернулась.

— За мной пришли мои парни. Мы отмечали ремонт корабля. Не тревожься, скоро я вас покину, — он озорно улыбнулся и откинулся на подушки, похлопал по одеялу рядом с собой, приглашая сестру присесть. Раздраженно хмыкнув, Ларасс все же опустилась на краешек кровати. Руки пирата тут же обвили ее талию и легко повалили воровку на перину. Каджитка недовольно дернулась, зашипев сквозь зубы, но заворочалась, устраиваясь поудобнее на груди брата. Камо’ри принялся легонько поигрывать густой бежево-серебристой шерстью на загривке сутай–рат. Дхан’ларасс тихо замурлыкала, прикрыв глаза. Объятия пирата вернули ее в детство, когда в ночную грозу она забиралась к нему в постель. Каджит всегда был смелым до сумасбродства. В десять лет он забрался на крышу в поисках птичьих гнезд, сорвался и упал в канал, в тринадцать напился пьяным и повздорил со стражниками. А теперь он ходит под парусом собственного разбойничьего судна, и никакой шторм брату не страшен.

— Соловушка, — усмехнулся Камо’ри, и его дыхание горячей волной пощекотало ухо воровки, — будешь скучать по каджиту или станцуешь на столе с обнаженной грудью? — он хрипло засмеялся и охнул от тумака в бок. Светло-лазурные глаза Ларасс обожгли его обиженно – возмущенным взглядом.

— Ты обещал никогда не упоминать об этом! — взвилась каджитка, вздыбив шерсть. До сих пор стыдно вспоминать, как она на спор сплясала нагая в рыночной площади в день праздника Весны. Потом почти два года сутай–рат изводили насмешками и грязными шуточками, стражники свистели ей вслед, а Сибби Черный Вереск, тогда еще живой, все зазывал в семейное поместье. Ночью. Когда его матушка отсутствовала. Воровка смешливо сморщила нос. Видимо, у них тяга к хвостатым в крови, эвон как его сестрица на Камо’ри облизывается. Положив голову на плечо брата, каджитка, подумав мгновение, сложила на него руки и ноги. Пират только вздохнул.

— Что, сестра, будет тебе не хватать Камо’ри? Уж поди устала от меня, ждешь не дождешься когда же я отплыву.

— Болван, — буркнула воровка угрюмо, — когда я тебя еще увижу?! Вдруг шторм или на военное судно напорешься? Или меня казнят у дворца ярла… — пират нахмурился, услышав в голосе сестры слезы. Он потерся носом о ее лоб, утешающе шепча: