Огонь и сталь (СИ)

Стрела из чернодрева в два локтя длиной со свистом распорола прохладный ночной воздух и по самое оперение вошла в тело воина, льющего в рот мед прямо из бутылки. Кровь хлынула горлом, смешиваясь с игристым напитком, и прежде чем он упал на колени, задыхаясь от боли и близкой смерти, невидимый лучник поразил еще двоих охотников. Разомлевшие от выпивки, еды и эха триумфа, «Серебряная рука» не сразу поняли, что их логово атакуют. Некоторые бросились в спасительные стены башни, оставив самых трезвых бойцов оборонять вход. Обнажили он мечи и топоры, стучали щиты, пытаясь устрашить врагов, но стрелы продолжали лететь из темноты и волчий вой, полный жажды и боли, обещал им скорую смерть. Три оборотня, рыча, ворвались в логово головорезов, сминая их неровные ряды. Смыкались челюсти, рвали когти, кровь оросила землю темно-багровым дождем. Но «Серебряная рука» не желала сдаваться так просто. Темно-рыжая шкура Эйлы украсилась десятком свежих ран, морда Фаркаса залита кровью, Вилкаса обжигал каждый вздох от удара боевым молотом по ребрам. Тинтур, единственная, кто в эту ночь не обратился, отстреливала разбойников, трусливо затаившихся в надежде на спасение. Кровь зверя бурлила в ее жилах, сердце билось в груди, желание ощутить вкус крови на языке оглушило ее, растворило в безумной пляске боя. Она не сразу почувствовала, как прохладная сталь кинжала вонзается в ее плечо. Боль расцветала медленно, босмерка успела вырвать кинжал из своего тела и заставить лезвие по самую рукоять впиться в живот напавшей на нее разбойницы. Лесной эльфийки, невысокой да рыжеволосой. Онемев, Белое Крыло смотрела в ее глаза. Словно в зеркало глядит. Эльфийка ухмыльнулась, прежде чем ее взгляд потускнел, и Тинтур на землю упала, сокрушенная ударом обуха топора по голове. Вспыхнула тьма, окружая ее, и рассыпалась белыми искрами. Когда девушка открыла глаза, Вилкас исступленно рвал воина, напавшего на нее, раздирал его грудь, пытаясь добраться до трепещущего сердца. Криков несчастного Белое Крыло не слышала. Видела лишь как Фаркас и Эйла, уже сбросившие звериный облик, поджигают башню Висельной скалы. Дубовая дверь сотрясалась от тяжелых ударов, пламя лизало каменные стены, вырывалось из узких бойниц, тянуло к небу обжигающие тонкие пальцы.

========== ALOK ALUN (Когда-нибудь воскреснет) ==========

Вещи в убежище не пропадали практически никогда. Догматы велели относиться к ворам сурово. Обычно весьма немаленького штрафа хватало,чтобы отбить всякую охоту воровать у своих сестер и братьев. Если же нет, то провинившегося изгоняли из Братства. Это значило смерть от рук бывшей семьи, ибо не должны секреты Детей Ночи покидать холодных стен обители ассасинов. Но что делать, если сам Хранитель мощей Матроны едва ли не сундуками таскает имущество Братства?!

Назир устало потер переносицу. С тех пор как Цицерон вернулся, его состояние только ухудшилось. Раньше он сутками мог сидеть у ног Матушки, пел ей, натирал ее маслом, а сейчас возвращался в убежище только на ночь. Уходил до рассвета, приходил затемно. И каждый раз имперец что-то уносил, пряча за пазухой и наивно полагая, что никто ничего не знает и не замечает. Но слухи в семье разлетаются быстро. Именно поэтому редгард поднялся сегодня ни свет, ни заря и, отчаянно борясь с зевотой, сидел в продуваемом всеми северными ветрами холле на скрипучем стуле и ждал. Ждал терпеливо, борясь со сном и холодом, пробравшимся под шелк и бархат восточных одежд. Мужчина пытался читать, но буквы разбегались в разные стороны как крестьяне при виде великана, попробовал считать септимы за будущие контракты. Сто септимов, сто один, сто два, сто три… золотые монеты сыпались с темного ночного неба прямо в руки Назира, миллионы сверкающих звезд дождем из септимов лились на ассасина, игриво звеня и мерцая. На губах аликр’ца расцвела мечтательная улыбка, мягкие уютные объятия сна смыкались вокруг него все туже. Голова Назира начала медленно клониться на грудь, медленное размеренное дыхание запуталось в аккуратной смоляной бородке редгарда, но тихие шаркающие шаги и чуть слышное писклявое бормотание практически мгновенно вырвали его из пучины грез. Веки темных глаз приподнялись, мужчина окинул застывшего на ступенях гаера задумчивым взглядом.

— С добрым утром, Хранитель, — сонно улыбнулся алик’рец, зябко поводя плечами, — раненько встал, раненько… торопишься куда, Цицерон?

— Не твое дело, — рыкнул имперец, насупившись и втянув голову в плечи. В золотисто-карих глазах скомороха играли золотистые искорки разгорающегося гнева. — Это мое! Это дело Цицерона! Цицерона и Слышащей!