Огонь подобный солнцу

— Потом ты попытался убить меня, государственного служащего США, ранил меня в лесу неподалеку от Экс-ан-Прованса. На машине убитых тобой немецких агентов, на которой ты сменил номера, ты приехал в Германию, где мы, наконец, и поймали тебя. — Морт откинулся. — Настоящий детектив.

Коэн расслабил руки, боль, причиняемая наручниками, стала стихать. «Значит, вот как это будет звучать в их изложении. Если до этого вообще дойдет. Все, что я ни делал, было впустую и ни к чему не приведет». Он поднял голову.

— Так что тебе надо от меня, толстяк? Ведь ты должен что-то хотеть, иначе бы ты уже убил меня.

— Для начала мне бы хотелось понять, что тобой руководило.

— Скажи, зачем вы посылали атомную бомбу в Тибет?

Отряхнув колени, Морт встал.

— Фантазируешь. Чтобы оправдать то, что ты натворил. Ни один человек в мире тебе бы не поверил. Даже Пол не несет такого!

— Пол?

— Да, разве ты не слышал, что сказал Лу? Пол, по кличке доктор Шварц, — там, у нас в офисе. Он поет совсем другое.

Коэн уперся взглядом в темноту, во рту и в глазах он ощущал сухость, в ушах — страшное жужжание. «Как я должен себя чувствовать, когда мир рухнул, когда умирает, как последний ребенок, последняя надежда. Я ничего не чувствую. Меня даже не волнует, что мне все равно.

Перед неотвратимостью смерти в памяти воскресает все хорошее, что было в моей жизни: мать с ее голубыми глазами; отец, державший меня на одном колене, а талмуд на другом, учивший меня тому, что я давно забыл, но с чем все еще живу. Отчим, здоровый и сильный, крепкий, как истоптанные лошадьми носы его ботинок, белеющие, похожие на колючую проволоку шрамы на его смуглых волосатых руках, человек, учивший меня, как чего-то добиться в этой новой стране. Сильвия, отдавшая мне всю себя до того, как уже нечего было отдавать. Алекс, терзаемый болью Вьетнама. Ким, кроткая сестра, верившая в великодушие Бога. Андрей, который „никого бы никогда не отправил в тюрьму“, который не знал, где могила его отца. Грустный полковник в Оране, который хотел подарить мне свою лучшую рубашку и, когда я отказался от нее, подарил мне свободу. Мария, сестра милосердия, которую я увел на смерть в ее восемнадцать. Мой брат Пол, томящийся сейчас в какой-то грязной камере пыток в руках белых, убивших его любимую женщину и сделавших нашу страну такой, какая она есть».

Почувствовав, как кто-то толкнул его, он поднял глаза. Перед ним стоял Морт.

— Говори. Если тебе есть, что сказать, чтобы облегчить свою участь, мы готовы проявить снисходительность.

— Что вы хотите услышать?

— Поведай нам свою историю — заодно и Пола.

— А может, вы его не взяли.

— Да взяли, взяли. Поэтому ты нам больше не нужен, так ведь, Лу?

— В Капелле он не нужен. Но они хотят знать, кому он проболтался.

— Так кому ты это рассказывал? — Морт терпеливо улыбался. — Давай свяжем оборванные концы, ладно?

— Морт, эта бомба будет концом всему, даже тебе. Разве у тебя нет детей? Ни у кого из вас нет детей? — Коэн обвел их глазами. — Что же это, настолько важное, ради чего стоит все уничтожить?

— По-моему, он вошел в роль, Морт, — фыркнул Лу.

— Да, — вздохнул Морт. — Давай поможем ему выйти из нее. — Он подошел к лестнице. — Тим! Твоя очередь!

Втащив вверх по лестнице чемодан, Тим открыл его: в нем находилось нечто среднее между содержимым докторской медицинской сумки и набором электрика.

— Будем фильтровать твою искренность, — осклабился Тим, — или выжимать чистую правду?

— У нас не так много времени, — сказала Клэр. — Если он проболтался кому-нибудь — а у него слишком длинный язык, — нам нужно действовать быстро.

Тим расстегнул боковой карман чемодана, достал ампулу с какой-то жидкостью и наполнил длинный шприц.

— Что это? — спросил Коэн.

— Ну скажем, маленький ледокол, — ответил Тим, закатывая Коэну рукав, — помогает общению между малознакомыми людьми. — Он воткнул иглу.

— Он боится лекарств, — ухмыльнулась Клэр.

— Пусть говорит правду, тогда нечего будет бояться.

Морт взглянул на часы.

— У нас есть полчаса, чтобы перекусить в городе. Джек, останешься с Руби. Мы тебе что-нибудь принесем.

— К черту эту немецкую еду, — ответил Джек.

Она подошла к Коэну и посмотрела ему в глаза. Какой зловещей казалась она ему теперь, хотя не трудно было вспомнить, чем она так притягивала его тогда: своей белой, словно светящейся, кожей, высокими точёными скулами, янтарными глазами с пушистыми ресницами, белым клинышком со сверкавшим на нем бриллиантовым сердечком, сходившимся от шеи к грушевидным формам ее грудей, вырисовывавшихся под блузкой. На белках ее глаз виднелись красные прожилки.

— Я спущусь, Джек, — сказала она. — А ты не трогай его, просто присмотри за ним.

Она спустилась вниз. Усевшись на ящик, Джек ковырял в носу. Коэн пытался побороть постепенно овладевавшее им чувство беспомощности. «Это оттого, что у меня ничего не вышло? Или оттого, что я вижу ее? Или это уже наркотики?» Он попытался вспомнить свои первые ощущения от их действия. Но это оказалось уже за пределами воспоминаний.