Огонь в темной ночи

В последнее время в компании появилась еще одна личность, несомненно важная, — все слушали этого человека с восхищением всякий раз, когда он снисходил до разговора с ними. Силвио ненавидел его. Кроме того, он считал всех их назойливыми. Однако в присутствии этого старика с язвительными и блестящими глазами хорька, приковывавшего всеобщее внимание, которое, как казалось Силвио, предназначалось другому, он чувствовал еще большую неприязнь к нему. И даже когда он узнал, что это поэт, знаменитый Аугусто Гарсия, которого причисляли к вдохновителям литературных движений, возникавших одно за другим в университетском городке и казавшихся совершенно несовместимыми между собой, — даже это неожиданное открытие не смягчило его недовольства. Какую бы позицию ни занимал этот человек с вечно молодой душою, влекомый любыми бурями, с морщинами, которых было достаточно для целого поколения, но не поддававшийся старости, Силвио считал ее низкой. Старик, вечно прямой, с походкой марионетки, входил в кафе, неся под мышкой газету, которую он, усаживаясь, прятал под свой локоть, чтобы никто не мог воспользоваться ею, ибо она стоила ему нескольких драгоценных сентаво. Если кто-либо и просил у него газету, он одалживал ее с явным недовольством и часто забирал ее в первый же подходящий момент. У юношей не всегда были деньги на чашечку кофе, и Силвио заметил, что он никогда не пытался предложить им ее; в то же время студенты, если могли, всегда были расточительными. Однажды двое из них, которых другие называли Жулио и Сеабра, вошли в кафе с возгласом, что они только что получили несколько сот эскудо в одной из газет и хотят отметить это событие вместе со всеми. Они умоляли старого скрягу заказать для себя что-нибудь необыкновенное. Силвио, также взволнованный, заметил, что юноши чувствовали себя гордыми и счастливыми, когда поэт начал поглощать один за другим пирожки. Э, да он действительно черствый и даже жестокий: прочитав стихи, которые с нетерпением предложил ему один из студентов, он отодвинул их сухим и равнодушным жестом. Если его просили высказать свое мнение, его фразы были не просто насмешливыми, а источали едкую иронию.

Юноши, однако, всякий раз, когда он находился среди них, редко осмеливались высказывать свои окончательные суждения: они наблюдали за его реакцией по моргающим глазам, по его саркастической улыбке, углублявшей морщины на его худом лице, и если они угадывали согласие, то теряли свою сдержанность и, казалось, могли бросить вызов целой армии противника.

Однажды Силвио присутствовал во время сцены, которая его и удивила и огорчила.

В кафе зашел неизвестный с явным намерением встретиться с поэтом Аугусто Гарсия. Он выглядел робким и рассеянным. Приближаясь к маэстро, он несколько раз уронил свой зонтик, при этом каждый раз со смущением просил извинить его, поправляя соскальзывавшие очки. Он пришел с намерением показать свою книгу поэту. Жаждущий услышать его мнение, он нашел нож, чтобы без промедления разрезать страницы. Старик долго рассматривал обложку, как будто испытывая терпение новоиспеченного литератора, и прочел вслух:

— «Безмолвная тварь». Да, сеньор, название многообещающее.

Затем стал неторопливо листать страницы, задерживаясь то тут, то там, анализируя то одно, то другое стихотворение; наконец он разрезал последние страницы, закрыл книгу, вернул нож и изрек:

— Вот я и покончил с тварью. И, как видите, молча, не противореча названию книги.

Робкий поэт поправил очки и, забыв свой зонт, опрометью выскочил из кафе, не желая слышать раскаты смеха, летевшие ему вслед.

О! Как этот светловолосый незнакомец отличался от остальных. Это был человек деликатный, спокойный, приветливый. Однажды вечером внимание Силвио привлекла большая картонная папка, лежавшая на столе. Неизвестный, казалось, был менее спокоен, чем обычно, часто смотрел на дверь, очевидно, с нетерпением ожидал своих товарищей. Когда они окружили его, он объявил:

— Мои новые планы…

Силвио едва сдерживал нервное напряжение. Он наклонялся то в одну, то в другую сторону, чтобы не пропустить ни одной детали. Своими тонкими пальцами тот открыл картонную папку, где лежали листы бумаги серовато-кремового цвета; на них были изображены стройные обнаженные танцующие фигуры. Быть может, он художник?

— Эту серию я назвал «Музыка». Наброски предназначены для одного барельефа. Удалось ли передать в них ритм, движение?.. Как вы думаете? Барельеф… Скульптор? Сердце Силвио забилось с нарастающим беспокойством.

— Музыка, ритм, движение… Черт возьми, Нобрега! Почему бы вам не выбрать мужественную, объективную тему, которая выражала бы что-то общее для всех людей, даже для тех, которые не знают, что в мире существуют такие кафе, как это, где мы в самой приятной форме доводим до совершенства нашу никчемность?

Нобрега! Какое прекрасное имя, уже само по себе оно выражение красоты! Нобрега и Мендоса. Какой чудовищный контраст!

Студент, так невежливо отозвавшийся о тех удивительных рисунках, без сомнения, находившийся под порочным влиянием своего наставника — Аугусто Гарсия, продолжал: