Ограниченная территория

Услышать родной голос папы впервые за долгие месяцы было непередаваемым счастьем. Мы всё не могли наговориться, и лишь когда Василишин тактично намекнул на время, я попрощалась с отцом, чтобы спустя два часа встретиться с ним уже воочию. Рыдая вместе со мной от счастья, папа забрал меня и Элину домой, в Красногорск. Дочку после обследования по настоянию следователей сразу отдали мне — согласно вердикту врачей, она была полностью здоровой, и я была этому несказанно рада. Тим, с которым в больнице я практически не расставалась, тоже поехал с нами, где у моей родной с детства пятиэтажки его встретили также предупрежденные близкие — родители и брат Тихон со своей женой Александрой. Ко мне, в свою очередь, устремились братья Саша с Гришей и сестра Лена. Она подошла последней. Её чёрные волосы развевались на весеннем ветру, танцуя и приземляясь то на бледное лицо, то на плечи чёрного жакета, а серьёзные карие глаза, полные слёз, смотрели прямо на меня поверх голов братьев. Когда они отстранились, Лена побежала ко мне, плача, и заключила в крепкие объятия. Всхлипывая, я почувствовала, как Саша с Гришей тоже присоединились к нам. Я была дома.

После обмена радостью возвращения и с семьёй Вердиных (родители Тима, дядя Лёва и тётя Маша, по очереди обняли меня и расцеловали, Саша сделала то же самое, а Тихон вдобавок пожал руку) нам с Тимом пришлось временно попрощаться. Каждому нужно было провести время с родными, которые почти девять месяцев считали нас погибшими и оплакивали.

Когда я в сопровождении семьи поднялась на пятый этаж в свою квартиру, дверь открыла невысокая, справного телосложения женщина средних лет с длинными русыми локонами и добрыми зелёными глазами, с платком на плечах, тунике и юбке — всё шёлковое и в сине-изумрудной гамме. С мочек ушей свисали обрамленные серебром капли кораллов.

Не говоря ни слова, эта женщина обняла меня, и я невольно ответила ей тем же. У неё были мягкие руки, и от неё приятно пахло пирогами. Я поняла, кто она — это даже не нужно было объяснять. Так же молча Устинья Речкина проводила меня в мою детскую комнату, где была уже расселена постель, а на ней лежали стопки одежды. Я кивнула в знак благодарности, не сдерживая вновь нахлынувших слёз.

Здесь я и поселилась вместе с дочкой. Следующие дни мы с ней вообще не расставались — я кормила её, купала, переодевала, а в промежутках между всеми процедурами просто любила, обнимая, целуя, рассматривая и наблюдая, как она сладко спит. Для Элины мне натащили кучу одежды, игрушек и других необходимостей, а также купили кроватку с коляской, ванночку и переноску, так что мне пока не было нужды даже выбираться в детский магазин. Впрочем, я знала, что когда-нибудь сделаю это и с большим удовольствием. А пока что, во время сна дочки, я принималась за старое хобби — садилась вязать, и первый мой подарок ребёнку, розовые пинетки с завязочками, скоро должен быть готов.

Родственники помогали мне с дочкой, насколько могли — да и мне самой в плане приобретения одежды, декоративной и гигиенической косметики, а также различных травяных сборов для улучшения лактации (хотя молока у меня по-прежнему было в избытке, я всё ещё опасалась проблем). В целях сбережения моей психики члены моей семьи не расспрашивали меня о подробностях проживания в лаборатории, и я, если честно, была им за это признательна. Мои братья, сестра, папа и мачеха — все понимали меня и умели, с одной стороны, быть рядом, а с другой — не навязываться с излишним общением, не задавать ненужных вопросов и всегда чувствовали, когда меня необходимо оставить одну. Когда-нибудь я стану больше походить на себя прежнюю, и мои отношения с родными постепенно начнут возвращаться к таким же непринужденным, как раньше, но на это нужно время. И его у меня впереди — у нас — было в достатке.

Тим навещал меня и дочь каждый день, и мы всегда вместе выходили на прогулку с коляской. Шли по дворам, вдоль детских площадок к нашей старой школе по тротуарам, снег на которых почти сошёл, и вдыхали уличный воздух, апрельский ветер, свет солнца, а также радовались людям вокруг и смеху детей, возвращающихся с уроков. Всего этого нам не хватало взаперти почти так же сильно, как, оказалось, не хватало друг друга.

— Кажется, вчера твой папа видел в окно, как мы целовались, — сказал в один из вечеров Тим, подвозя к моему подъезду красно-серую коляску с Элиной. Я, шагавшая рядом, рассмеялась.

— Ты тоже его заметил?

— Нет, просто мой старик со мной сегодня об этом заговорил. Не переживай, Кать, — поспешно заверил Тим, остановив коляску под козырьком и повернувшись ко мне. — Ничего плохого он не сказал. Даже наоборот.

Я улыбнулась, вспомнив, как мой папа тоже вчера ходил с загадочно-весёлым настроением, всё также ни о чём не расспрашивая.

— Пусть. Зато ему будет, о чём говорить с моим.

Мы засмеялись и, обнявшись, снова слились в поцелуе.