Огрызки эпох

Ее запрет на укус был долгожданным, избавительным.

— Смотрите! Персефона снова на сцене. Вы бы послушали, как исполняет она романсы… Ах, это прелесть… — в восторге защебетала Флора, потащив меня на площадь.

Девушка углядела знакомый силуэт, показавшийся в свете фонарей.

Я пошел с ней, благо Шенигла не дала иных указаний. Мы пробирались сквозь замедлившуюся и потекшую к сцене толпу. Я избегал глазами яркого света, но когда певица начала первый романс, мне пришлось выйти в первый ряд зрителей и взглянуть на нее. Мне показалось, я знаю этот голос.

— …Верните свет мне, лучики украденного солнца,

В моей душе он не погаснет никогда… — нежным проникновенным голосом тончайшего оттенка пела… Полина.

На ней было воздушное белое платье. Лиф и верхнюю юбку обвивали венки из «увядших лилий» серого цвета — светлого у основания бутона и до черноты темневшего ближе к краям лепестков. Правой рукой она делала возвышенные жесты, протягивая ладонь к небесам, а левой вела на цепочке пятнистого щенка цербера. Рыжий с белым щенок был слишком мал, чтобы сообразить, что обнюхивать одновременно он может лишь один предмет. Каждая из его трех голов тянулась в разные стороны, лапы разъезжались на скользкой сцене, и малыш то и дело шлепался на живот.

Трех взрослых церберов: рыжего, коричнево-тигрового и палевого, пустили свободно бегать по площади и парку Евгений и Клара — в человеческом облике — высокий шатен с темными резвыми глазами и тонкая длинноносая брюнетка с неизменно растерянным взглядом. Изображали они призраков и потому надели темно-серые лохмотья до пят.

Пока перевертные волки развлекались на костюмированном балу, подаренные правителями соседнего мира трехглавые псы, что были крупнее европейских мастифов, охраняли от вампиров гостей маскарада.

Если честно, я хорошенько струхнул, когда влажная широкая морда тигрового цербера коснулась моей руки. Но Шенигла не просто так сидела на плече. Лизнув мои пальцы, пес дружелюбно повилял хвостом. Я погладил его среднюю голову, и он тут же подставил две остальные под мою ладонь.

Почесывая приподнятое на хрящике ухо цербера, я восхищенно смотрел на Полину. Она почувствовала мое внимание, несмотря на чары Шениглы. Завершив романс, босиком сбежала на мостовую, кинулась ко мне и, схватив меня за руки, возопила:

— О, капитан, украдите меня, прошу вас… Увезите на своем корабле в тридесятое царство, избавьте от вечного плена! Похитьте из черных подземелий Аида! Спасите меня, капитан… Ай, что это… беспощадные духи меня тянут назад, держите же меня, держите, не отпускайте! — оттолкнув меня, Полина быстро попятилась к сцене, по-прежнему протягивая руки ко мне. Я шагнул за ней, но двое рыцарей с копьями преградили путь.

— Буду ждать вас, капитан, — Полина упала на колени. — Знаю, вы спасете меня. Все равно, куда вы меня увезете, в какие края, знаю одно — там увижу я свет, там воскреснет страждущая душа моя… Приходите за мной!

Евгений и Клара подхватили ее на руки и унесли за сцену.

Зрители во весь голос закричали «Браво!», «Бис!», но Полина не появилась на сцене вновь.

Вместо нее вышел Пыжиков — без маски, в костюме Пифагора. То есть, в квадратных штанах, белой рубахе и обшитой золотым орнаментом накидке.

Поглаживая приклеенную седую бороду, городничий завел длинную речь. Я не желал ее слушать, и, неугомонно ища глазами Полину, обнаружил других знакомцев — «индианку» Машу, «богатыря» Бориса, «Дон Кихота» Андрея, но так и не увидел ее.

После невразумительного философствования Пыжиков объявил продолжение танцев и множество конкурсов — на лучший костюм, на самых загадочных гостей маскарада, чьи личности останутся тайной до конца праздника, и на лучшее выступление с песней.

Обернувшись к Флоре, я увидел, что она ускользнула, а меня держит под руку альпийская пастушка. От нечего делать я согласился на кадриль с пастушкой, потом при смене пары мне досталась намазавшаяся растопленным шоколадом креолка в пальмовом платье, а ее я «променял» на средневековую баронессу солидных лет. Уступив баронессу юному менестрелю, я вынырнул из веселого омута и очутился рядом с мороженицей в парке.

— Пригласи на танец вон ту дамочку, — приказным шепотом заговорила Шенигла, склонив голову к моему уху. — Что думаешь о ней, Игнатьич?

Кончиком крыла она указала на стоявшую в кругу подруг и лакомившуюся мороженым жену городского судьи в роскошном «павлиньем» платье из переливающегося темно-зеленого и синего муслина, облепленного «глазастыми» перьями.

— Извиненья прошу, дорогуша, но мне, честное слово, хотелось бы выбрать иную добычу. Уж чересчур ядовито разит от нее табаком, — в ответ прошептал я.

Жена судьи в длинном черном парике, заплетенном в косу и украшенном перьями, была очень похожа на Шениглу. И черты лица этой женщины, немного суровые, грубоватые, но в то же время довольно складные, почти совпадали с чертами лица горной ведьмы. Но я не выдал знания секрета адской птицы, продолжил играть свою роль.

— А кроме еды ничего в ней не видишь? — голос адской птицы слегка осип.