Огрызки эпох

Новоселы отмерили для города значительный участок земли, пожалуй, больше моего утраченного поместья. Первым делом они обнесли его высоким осиновым забором, затем стали возводить почти одинаковые бревенчатые домики. Разница заключалась в том, что в домах богачей было два этажа, а в домах бедняков — один. Вырубка производилась избирательно и по минимуму, деревья волшебного леса почитались как священные, даже куртины лесных цветов ограждались колышками, чтобы их не затоптали.

Пока в строившемся заборе оставалась брешь, мне было проще подбираться к домам, чтобы подслушивать людские разговоры и радоваться тому, что не так уж сильно изменилась жизнь. Но и когда осиновое кольцо вокруг города сомкнулось, я научился преодолевать ядовитое препятствие. От смертельных царапин меня спасали сапоги, перчатки и прочная темная одежда. Часто я обматывал для сокрытия пахучих следов руки и ноги обрывками звериных шкур. Слабый запах вампира нетрудно заглушить.

Днем меня не ждали. Работавшие на стройке оборотни не представляли опасности — в человеческом обличье они не могли меня учуять. Охотники также трудились в поте лица днем, а ночью спали. Они не замечали меня, их природное чутье на вампиров было здесь бесполезно. К тому же сотрудники Седьмого отдела, за исключением одного из них, сдержали слово не искать нас в лесу, пока не будет полностью обустроен и пригоден для житья город Волочаровск. Нарушил обещание Андрей. Тайно, посреди ночи, он отправлялся в лес верхом на неугомонном, под стать хозяину, вороном коне. И возвращался иногда часа через два-три, а иногда под утро без добычи.

Освободившись от пернатой надзирательницы, я быстро осмелел, и решил напомнить заигравшемуся в героя охотнику, что я живу по соседству и отлично помню его угрозы.

«Разумеется, ему известно, что вампиры ничего не забывают. Но быть может, он думает, будто я испугался, сбежал?»

Я был просто обязан опровергнуть такие суждения.

Прежде чем написать на клочке журнальной обложки эту эпиграмму, я долго присматривался к объекту поэтической издевки, его особое внимание к Полине прямо-таки бросалось в глаза. В итоге у меня получилось:

  Он как печная сажа черен,

  И как могильный ворон хмур,
  Он мукам разума покорен,
  Льет слезы от тоски амур.

  В любви несчастлив наш герой,

  С потухшим огоньком души
  В отчаяньи ночной порой
  Гоняет призрака в глуши.

  Вот мчится его резвый конь,

  Ломает грудью хрупкий куст.
  И бранных слов летит огонь
  Из омертвевших бледных уст.

  Кого бранит угрюмый всадник?

  Кому проклятья шлет во тьму?
  Исчез во мраке тьмы посланник —
  Пора от скачки отдохнуть ему.

  Опять в тоске спешит домой

  Герой неписанных сказаний,
  Горючей солью волчий вой
  Разбередит его страданье.

  Услада маетной души

  Лишь глянет на него украдкой,
  В сторонку книжку отложив,
  Внесет прибытие в тетрадку.

  Печальна участь простофили,

  Что слыть мечтает храбрецом,
  Он жаждет, чтоб его любили,
  Увы, его все видят гордецом.

  Кто сей субъектик эпиграммы?

  Кто знает, отвечайте поскорей.
  Как же зовут гвоздя программы?
  Прославьте имечко его — Андрей!

Письмо я оставил на пороге двухэтажного дома, считавшимся штабом Отдела. Жили в нем Андрей, Борис и перевертные волки — Евгений с женой и сыном. Но обнаружила эпиграмму Полина.

Нахмуривщись и сжав в розовый комочек губы, она внимательно прочитала письмо дважды, чтобы лучше постичь сокрытый между строк смысл. Затем взяла в штабе чернильницу с пером и бумагу. Улыбаясь неведомым мыслям (совсем как я иногда), девушка села на верхнюю ступеньку низкого крыльца, не думая о том, что ее темно — фиолетовое атласное платье с тонким белым кружевом испачкается или запылится. Почти не подумав над содержанием ответного письма, она принялась строчить стихи.

Я сполз на край обрешетки недостроенной крыши, с которой вел наблюдение — нет, глаза меня не обманули: перо Полины, завершив одну ровную строчку, спускалось на другую, не добравшись до полей тетрадного листа.

Закончив стихи, девушка бесстрашно вышла за городские ворота, немного углубилась в лес, приколола свое послание к дубу вынутой из прически шпилькой, а мою эпиграмму презрительно скомкала и бросила в кусты.