Ойме

— Сделаем, — вяло произнесла Лёка. Чтобы месить и раскатывать такое тесто, руки нужны как у атлета. В их семье этим обычно мама занималась. Но здесь, слава Богу, уже всё замешено. Главное теперь не прозевать нужный момент. Ну что ж, назвался дворником — полезай на лобовуху, как говорит папа.

С компотом проблем не возникло, потому что Люба помогла порезать сливы и яблоки. А дальше — дело техники. А вот с тестом пришлось повозиться. Оказалось, сухофрукты ещё сушились и не были готовы, а джемы пока на кухню не приносили. Так что пришлось проявить фантазию.

Лёка, нареза́ла воздушное тесто на длинные жгуты, которые скручивала в кренделя. Готовых кренделей на доске выстроилось несколько колонн — теста оказалось много.

Потом Лёка заняла одну конфорку на плите — поставила на неё большую кастрюлю с водой. Довела до кипения и стала опускать туда кренделя партиями. Как только они разбухали — вылавливала и быстро выкладывала на противень. Полный противень отправляла в разогретую печь.

Только когда первая партия зарумянивалась, можно было взяться за следующую, и так несколько часов. Когда на столе остывало несколько десятков кренделей, Лёка предположила, что, может быть, служба-то уже закончилась. Но она ошиблась — времени до начала ещё было с запасом.

Тогда Лёка сварила помадку из мёда, сахара и сливового сока. Без термометра пришлось контролировать сладкую массу на глаз, чтобы не перешла и не слишком загустела. Её бы ещё хорошенько взбить, да миксера нет. Мягкой помадкой Лёка намазала все кренделя, а остатки разложила в розеточки.

Ну теперь-то служба, наверное, хотя бы началась. Но нет, девочки снимали фартуки не спеша.

Мила принесла Лёке платье, которое предложила надеть на джинсы. Но Лёка всё же решила полностью переодеться. А то неудобно.

В церковь Лёка вообще никогда не ходила. Вроде бы её крестили, но ещё в младенчестве. Так что войдя в пятиглавый храм, Лёка нашла глазами маму и быстренько ушла в дальний угол. А то ненароком сделает чего не так, и все начнут возмущаться.

Служба тянулась долго и душно. Лёка пыталась рассматривать иконы, но они казались чудны́ми и непонятными. Буквы не разобрать, лица похожи друг на друга.

Хорошо, что Лёка работала в буфете и привыкла подолгу стоять. А то бы ноги затекли.

Ближе к середине службы Лёка чуть не хлопнула себя по лбу. Про записки-то она забыла! А где их вообще пишут? Осмотрелась. Ничего, хоть чем-то напоминающего стол или конторку. А, в соседнем помещении, за дверями вроде что-то подобное есть. Но не выходить же теперь. Ладно, может, завтра. Главное — не забыть.

Служба кончилась, монахини стали выходить из храма. К Лёке подошла София и прошептала:

— Вы сейчас оставайтесь здесь. Потом придёте в трапезную, ужин вам оставим.

Лёка в ответ только кивнула. Маргарита о чём-то тихо разговаривала со священником. Церковь опустела, свет выключился. Священник хлопнул монахиню по макушке и тоже ушёл.

Маргарита достала откуда-то из складок чёрного одеяния потрёпанную книжицу и поманила Лёку и её маму.

— Я буду читать, а вы про себя молитесь своими словами. И не бойтесь.

Монахиня встала перед большой тёмной иконой в металлической раме, перед которой ещё горели свечи. Остальные методично задувала и убирала Люба.

Маргарита широко перекрестилась, потом встала на колени и ткнулась лбом в пол. Мама толкнула Лёку под локоть. Пришлось сделать то же самое.

Дальше монахиня открыла книжицу и стала что-то читать на каком-то старом языке, только отдалённо напоминающем русский. Лёка выхватывала только отдельные понятные слова вроде «Господи помилуй». И ещё имя Георгий мелькало. Это, стало быть, Егора упоминали.

Темно, душно, монотонно. Запах странный. Наверное, специфический. Стопы болят. Лёка стала переминаться с ноги на ногу. Захотелось зевнуть. Но неприлично.

Лёка отвернулась и потихоньку, стараясь не разевать рот, всё же зевнула. Подняла взгляд. За мутным окном виднелся силуэт. Раз — и пропал. Будто кто-то заглядывал в окно и спрятался.

Наверное, показалось. Или может, кто из монахинь интересовался, что происходит в церкви.

Снова длинная долгая молитва. А, да. Надо же как-то про себя помолиться. А как?

И что за звук всё время мешает? Лёка прислушалась. Будто комар зудит. Противно так. И всё громче. Уже стая мух. Или ветер воет в трубе. Звук всё нарастал, стали дребезжать стёкла, пламя свечки танцевало, лампадки крутились. По полу прошла дрожь.

Маргарита не сбивалась, упрямо вычитывала свои молитвы. Лёка подобралась поближе к маме. По полу тянуло стылым холодом. По лицу что-то скользнуло. Как тогда, у заброшенного ДК. Шмяк. По кедам пробежало нечто.

Хлопнула дверь — и звуки стихли. Лёка осторожно обернулась. В храм вошёл сгорбленный старичок с длинной седой бородой. По виду — священник. Встал за колонной.

Кто-то плакал. Причём где-то рядом. Рыдания становились громче и отчётливее. Женские, истеричные. К ним примешивались крики и стоны, будто кто-то страдал от сильной боли. Разноголосица отражалась от стен храма эхом, которое её усиливало и умножало. Хотелось заткнуть уши.