Окаянная сила

Довольно ловко отняла она рог от дедовой спины и, зажимая пальцем дырочку на остром конце, выплеснула кровь в мису. На ранку шлепнула мокрую вехотку.

– Слава те господи. Теперь полегчает, – сказал Карпыч. – Ты запомни – кровь кидают, коли ноги отнялись, коли голова болит, коли плоть нарывами пошла. И та кровь, что выходит, – она дурная. Ну-ка, скинь мне еще рожок. Не бойся. Говорил же тебе, у тебя рука легкая. Ну-ка, благословясь…

Аленка, без прежнего страха, отсосала коровьим рогом еще столько же.

– Вот теперь довольно.

– Так я, дедушка, пойду, благословясь?

– Нет, еще побудь.

Аленка помогла деду лечь, сама присела рядом.

Он молчал, углубившись в свои думы.

– Дед, а дед, ну, скажи, Христа ради, для чего я тут сейчас сижу? – спросила Аленка, вложив в голосок такую жалостность, что саму чуть слеза не прошибла.

– А ты молитвы тверди, – посоветовал дед. – Вот как я. Давай-ка вместе и помолимся…

От цинги он ее всё же вылечил, язык во рту двигался шустро, как сукровицу подтирать – Аленка и не вспоминала. И язвы цинготные на ногах давно затянулись.

– Ты, дедушка, в Кремле бывал? В Успенском соборе?

– Доводилось.

– А образ Спаса Златые Власы видел?

– Видывал и всемилостивого Спаса, маливался ему, – подтвердил дед. – То лик суровый, всякий твой грех видит, но и за тебя с сатаной ратует. То – воитель.

– Ему бы помолиться… – безнадежно прошептала Аленка.

– Тебе перед Богородицей свечки ставить нужно, для разрешения от бремени, – сказал дед то, что она и без него ведала.

И так-то заманивал он ее в чуланчик, потчевал травами, учил молитвам, далеко от себя не отпускал. Аленка уж и не знала – Петру Данилычу пожаловаться, что ли? Срок-то всё близился, ей теперь с бабами нужно было сидеть, бабьи советы слушать, не дедову буркотню.

Парашка однажды прямо и без шуток сказала – чем дальше Аленка будет от деда, тем для нее теперь и лучше, потому что Данила Карпыч смолоду вязался с ведунами да ворожеями, сам, как взглянешь, вроде колдуна, и если вдруг обнаружится, что была у него колдовская сила, да на старости лет передал кому-то, она больно дивиться не станет.

Хорошо, выручала Афимьюшка. У самой уж чрево налилось, и хоть месяцев было поменее, чем у Аленки, торчало куда как задорнее. Афимьюшка приходила и, приласкавшись к деду, уводила подружку. В светлице их ждала Параша и другие девки с шитьем. Сбоку на лавочке смирно сидела умная бабка Силишна, которая у всего села детей принимала. Петр Данилыч велел бабку прикармливать и далеко не отпускать – в любой миг пригодиться может.

А бабка – умная! Чего только не ведает!

Первым делом Аленку по-бабьи расспросила – не было ли греха во время поста, да и сам пост как надобно блюла ли. Силишна – не поп, ей как-то проще было рассказать про то, что на болотном острове всё смазалось, дни в беспросчетную череду слились, пятницу от четверга не отличали, начать Великий пост – и то опоздали, а что до постельного дела – когда сукин сын Федька на голову свалится, тогда своего и требует, будь он неладен…

Силишна кудахтать над Аленкой не стала, пошла к попадье, та попу всё дело растолковала. Самое решительное средство применили – приобщили Аленку Святых тайн.

Затем Силишна взялась присматривать за Аленкой и Афимьюшкой – через коромысло не переступи, не то на ногах нарывы сделаются, на падаль не гляди – у дитятка изо рта плохо пахнуть будет, с перепугу за личико рукой не хватайся – чтобы у младенчика пятна от уха до уха не получилось. А главное – в пятницу волосы не чесать! Коли это соблюсти – роды тяжелыми не будут. Словом, от бабкиных премудростей не было продыху, как от дедовых причуд, но была такая забота Аленке приятна, мало кто в жизни так-то ее холил и лелеял.

А то еще стали Аленка с Афимьюшкой гадать – которая из них кого носит. Афимьюшка-то не знала про свекровы затеи, а Аленка и понимала, что не суждено ей в купчихах побывать, и, словно в игру играла, примеривалась к тому будущему, что ей Петр Данилыч почище судописца разрисовал. Хоть помечтать – и то сладость.

Поставила их Силишна рядком, рядом Параша пристроилась – любопытно же девке. И тычет Силишна осторожно пальчиком в оба чрева, и растолковывает:

– У тебя, Афимья Ивановна, гляди, пузичко востренькое, всё вперед глядит, паренек у тебя там. А у тебя, Алена Дмитриевна, сравни-кось, пузичко широконькое, бочки раздались, у тебя – девушка. А ты, Паранюшка, шла бы прочь. Тебе тут быть уже не годится. Ты – девка, а коли при девке роды начинаются, то баба и за себя, и за нее страдать должна, за каждый волосок на ее буйной головушке…