Окаянная сила

– Это перед смертью бывает. Молчи, не мельтеши, я зажился и смертушка мне в радость. Слава Господу, помираю с душой облегченной. Успел-таки… Одно только осталось мне совершить – тайну тебе открыть и прощения у тебя попросить.

Алена посмотрела на деда так, словно на голове у него вдруг капуста выросла, но ничего не сказала.

– Как только ты появилась у нас, заметил я, что с тобой, девка, неладно. И присмотрелся я к тебе. Ну… и язык-то не поворачивается сказать… Ну, господи помоги…

– Да что же со мной такое, дед? – не выдержала его молчания Алена. – Испортили меня, что ли?…

– Кабы испортили… Порчу любая бабка снимает молитвой, водой или свечкой – ежели, конечно, не совсем от старости свихнулась. Сам бы я тебе гривенник для бабки дал – поди, бессчастная, очистись и живи себе, нешто для тебя хлеба жалко? На тебя, девка, проклятье наложено. И проклятье крутое. Сильненькое.

Дед вздохнул и повесил голову.

Малое время оба молчали.

– Дедушка, а дедушка? – напрочь не желая понимать страшных слов, отказываясь допускать их в душу, Алена ухватилась за спасительное соображение. – А ты часом не спутал? Не ошибся? Ничего со мной такого не было! Я же при боярыне Лопухиной росла, меня вместе с ее дочками берегли!

Выпалив это, Алена закрыла рот рукой – только того недоставало, чтобы дед встрепенулся на имя Лопухиных! Но Карпыч, очевидно, не обратил внимания на ее странную связь с царицыной родней.

– Может, и берегли, да поздно за это взялись, – проворчал дед. – Прокляли тебя, девка, еще в материнском чреве. И таково сильно это проклятье, что всех, с кем ты поведешься, задевает. Кабы только не на семь гробов, оборони господи… А сдается, что именно на семь гробов тебя разделили. С них землю брали… От этого проклятья так просто тебя бабка не отделает. Оно в самый корень язвит… И если не избыть беду, то семь гробов исполнятся, а восьмой уж твой будет.

– Семь гробов? – недоверчиво повторила жуткие слова Аленка.

– Кабы не хуже. И знай – ты беду добрым людям приносишь, Алена. И не желаешь, а приносишь. Возле брюхатой бабы тебе быть не след. Вон с тобой с самой что приключилось… И потому я тебя от Афимьи гонял и гонять буду. Меня лучше до могилы доведи. За это – прости, а только мне Афимью и Степана жальче…

– Спаси и сохрани! – воскликнула Аленка, осеняя себя широким крестом, но еще не в силах поверить. – Да как же это, дедушка?

– Как? Мать твоя перед кем-то сильно провинилась. И люди то – плохие, ни перед чем ни остановились, чтобы ей отомстить. Дитя во чреве не пожалели. Боле ничего тебе сказать не могу. Раньше – смог бы, теперь во мне той силы нет. Вовремя отдал я свою силу, а была. Не отдал бы – плохо бы мне пришлось. А славная же была силушка, хватило бы ее, чтобы твое проклятье отделать… Слушай дале. Ты молодая, ты детей родить захочешь, но будет так же, как в этот раз… Только еще один гроб прибавишь. Не реви, дура!

– Да… не реви… – Алена хлюпнула носом и поморгала. – Легко тебе, дед, говорить…

– Нелегко, – как бы в доказательство Карпыч пошевелил губами. – Только деньгами я тебе теперь могу помочь. Десять рублев ты вот на что потратишь. Есть баба одна, Устиньей зовут, а прозванье ей – Родимица. Она баба знающая. Поедешь к ней. Если она не сумеет с тебя проклятье снять – то дорога тебе в черницы. Пусть тебя молитва и пост от этой пакости очищают.

– Где же она живет, дедушка?

– Где живет? Знаешь, есть город Псков. Как ехать к Пскову, за Тверью верст, пожалуй, с триста. Проедешь Торжок, Вышний Волочек, Валдай, Новгород – купцы тот путь наездили, лен, пеньку, сало да кожи возят. А неподалеку от Пскова будет тебе городок Порхов… Порхов издали увидишь, узнаешь по крепостным стенам. Стоит он на речке Шелони. Подняться вверх по Шелони – село будет, Яски, его тоже издалека видать, церковь там больно высока. В Ясках спросишь баб о Родимице. Она помоложе меня – полагаю, что жива. А, может, там ее иначе кличут – на Москве Кореленкой прозвали, потому что из Корелы пришла… Снесешь ей… Пошарь под лавкой, Алена. Укладка у меня там есть малая, совсем в угол за большую задвинута. Забери, поставь к себе. Помру – могут не отдать. В ней и десять рублев, и то, что Родимице снесешь. Скажешь – Данила Карпыч долго жить приказал. Пусть панихидку за меня закажет и милостыньку подаст. Запомнила?

– Запомнила… – несколько потерявшись во всех именах да названиях, покивала Алена.

– Повтори!

Но повторить у нее не получилось.

– Вот и выходишь дура! – осердился Карпыч. – Заучи, как «Отче наш»! Идешь из Твери на Псков, приходишь в Порхов, поднимешься по Шелони – тут тебе и Яски! Какого боярина вотчина – не скажу, врать не стану. Как бабу зовут?

– Устинья Родимица! – выпалила Алена.

– Еще как?

– Кореленка!

– Гляди ты, запомнила! – притворно удивился дед. – И вот что, девка… Все тебя сейчас утешают – я утешать не стану. Я тебе скажу – битого, пролитого да прожитого не воротишь. Не то твое, что было, а то, что еще только будет, и этого – не погуби. И Афимьи сторонись, не то…