Окалина

Когда Устин прибыл на берег запруды, там вовсю кипела работа. Бабы, ребятишки, старики граблями и вилами доставали из воды сено и таскали на берег. Васенин, Бредихин, Костюшка-счетовод, одноногий Агапов и несколько баб ломали лед, проделывая от промоины ход к берегу. Отколотые глыбы льда сразу же вынимали из воды и разбрасывали по сторонам. От воды и от людей шел, клубился на фоне закатного неба пар — работали споро, с муравьиным усердием, с тревожным и жадным любопытством к себе, к собственным силам, к немыслимо трудной своей затее — вызволить из-подо льда тяжелый грузовик.

На берегу, вытянувшись караваном, стояли наизготове трактор, полуторка и четыре пары быков — вся эта сила, соединенная тросами и дышлом, ждала срока, чтобы дружным рывком выдернуть грузовик на берег.

Когда обширная, в три метра ширины и метров в тридцать длины, прорубь была готова и очищена ото льда, Васенин объявил перекур. Важно было сообща подумать, как прицепить под водой буксирный трос к машине. Мужики — были они все инвалиды, отпущенные войной по причине ранений и увечий, — кружком обступили председателя и, покуривая, перебрасывались советами:

— До дна тут метра четыре, не более. Значит, конец троса привязать к шесту и…

— Вслепую, на ощупь вряд ли смогем.

— Федор, живо в конюшню! Выбери там из слег что-либо подходящее. Две-три длинные оглобли прихвати! — скомандовал Васенин Бредихину.

Отбросив лом и вытирая шапкой потный лоб, к мужикам подошел Устин.

— Вот даже Устин подсказать не может: не гыгыкает и не мымыкает… Но ничего, сейчас спробуем, — сказал Васенин и подошел к самому краю проломины, пронизывающе вглядываясь в темную воду.

Привезенный Бредихиным шест оказался коротким. Тогда связали две оглобли и, приладив трос, долго шарили в воде, натыкаясь на машину. Каждый из мужиков попеременке испробовал свое счастье. Но зацепить трос никому не удалось. Разгоряченные работой, люди остановились, не зная, что делать дальше. Потные спины начал охватывать озноб, намокшие валенки, рукавицы, варежки, обледенев, скрипели, как жестяные.

Поглядывая на спешно уходящее за дымно-багровый горизонт мертвое декабрьское солнце, тоскливо поругивались от лютого холода, а главное — от собственного бессилия довести до конца так горячо и дружно начатое дело. Кое-какие ребятишки, потеряв интерес к зашедшей в тупик работе и предостаточно наморозившись, подались по домам. Начала редеть и толпа глазевших на берегу старух и стариков, содействующих, как им казалось, своим присутствием общей пользе дела.

Вода в проломине слабо дышала испариной и была смутно-черной, с тяжело-красными отблесками заката.

«Через полчаса совсем стемнеет, и тогда будет поздно. А до утра льду три вершка наморозит», — подумал Устин и шагнул к председателю.

Угрюмо-растерянный, Васенин почти не обратил внимания на то, что ему объяснял на пальцах Устин.

— Он показывает, — толкнув Васенина, догадался хромой Костюшка, — что надо нырнуть и прицепить трос.

— Так это и дураку ясно, — хмыкнул Бредихин. — Только где найти такого…

— Дядя Федя пусть… — вдруг твердо подсказал один из вертевшихся возле мужиков ребятишек. — Он жирный, как морж, не замерзнет, не утонет — ему эта вода хоть бы хны…

— А что? Резон, — подхватил Костюшка. — Федька всех здоровше…

— Так большое здоровье надо пуще беречь, моя бабушка говаривала, — отшутился Бредихин и, чувствуя, что от него ждут еще чего-то, добавил: — Ты, председатель, командируй-ка меня завтра в город. Знакомый у меня там есть — водолаз…

— Ты еще саперный взвод сюда привези, — устало отмахнулся Васенин.

— В прорубь я, может, и нырну… когда жизнь надоест, — Бредихин басисто захохотал, но его шутку мужики не приняли. — Ты, Егорыч, пожадничал «ЗИСа» мне отдать, вот бог-то тебя и наказал…

— Всех наказал. Машина обчая, колхозная. А коль для тебя она более всех люба, то вот и позаботься. Председатель тебя и наградит: ты сядешь на «ЗИС», Нюра — на полуторку, — подкалывал и как бы вдохновлял одноногий Агапов.

— Ты к чему клонишь, протеза? Чтобы я из-за этого ржавого примуса в прорубь сиганул, а? — Бредихин впервые, кажется, заговорил без шуток и ухмылочек, темные глаза его недобро-мстительно блеснули: — Поищи дураков в другом месте. И вообще, хватит, мужички, лясы точить. По домам пора. Утро вечера мудренее.

Будто хоронясь от колючего северяка, Устин отступил за кучу смерзшегося сена. Там он подобрал на снегу длинный обрывок веревки, которой связывалось сено, обмерил его шагами и стал раздеваться. Обжигающий мороз торопил его.

Он вышел к мужикам в нательном белье и шерстяных носках, весь белый, как привидение. Все замерли от удивления и сочувствия: так жутко-непривычно было видеть на снегу, в косых струйках поднимающейся к вечеру метели раздетого человека. На ходу Устин опоясал себя одним концом веревки, другой конец сунул Васенину, трусцой подбежал к проломине и, опершись о кромку льда, съехал в воду. Это произошло в секунды, все стояли, точно примерзшие к месту, и только когда Устин скрылся под водой, зашумели, засуетились.