Океан и Деградация (СИ)

Дверной хлопок. Я опускаю руки, смотря в спину Роббин, которая медленно мнет пальцами ткань полотенца, тревожным взглядом окидывая свои руки, и оборачивается, медленно возвращаясь к плите, фыркнув с опечаленным видом:

— «Увидимся»… — выключает плиту. — Значит, вечером его не стоит ждать.

Мне нужно поддерживать с ней диалог, чтобы создать впечатление, будто… Будто меня интересует беседа:

— Боитесь, что он наделает глупостей? — я понимаю её волнение.

— Это же мой сын, — женщина обеспокоенно улыбается, начав раскладывать яичницу на тарелки. — Я его хорошо знаю.

Моргаю, взяв в руки полотенце, чтобы занять ладони чем-то:

— Но он настолько разносторонний, — Роббин останавливает свои действия, обратив на меня заинтересованный взгляд, причем, удивленный, и мне приходится объясниться. — В том плане… Он очень умен, — это так, это не ложь. — Не кажется мне глупым, — пожимаю плечами, пытаясь снизить процент тревоги в глазах Роббин. — В большей мере разумным.

— Несостыковка образов, да? — она вдруг смеется, опустив сковородку в раковину. — Он вроде умный, но… — ставит руки на талию, с хмурой задумчивостью подняв глаза в потолок. — Не стоит полностью доверять этой его стороне, — улыбается, кивнув в сторону стола. — Садись кушать.

Послушно занимаю свой стул. Женщина ставит тарелки, немного еды отложив в контейнер для Дилана. Разливает чай. Я беру вилку, окинув вниманием еду, и вздыхаю, размышляя над тем, зачем людям вообще потреблять пищу? Она так отяжеляет и без того физически тяжелое тело. Роббин садится напротив, желая мне приятного аппетита, на что я отвечаю взаимно, начав чуть-чуть покусывать нарезанные овощи. Поглядываю на Роббин, которая параллельно с едой умудряется отвечать на сообщения по работе. Я вдруг ловлю себя на странной мысли… Поднимаю голову, разглядывая женщину, и понимаю, что она…

— А сколько вам лет? — слетает с моих губ. Это не совсем культурный вопрос, поэтому мне требуется исправиться и объяснить, откуда явился мой интерес:

— Я к тому, что, имея взрослого сына, вы выглядите очень молодо.

Роббин смотрит на меня с легкой улыбкой:

— Тридцать четыре, но многие дают мне меньше, — откладывает телефон, принявшись кушать, но медленно, поглядывая на меня. Я киваю головой, получая информацию, и откусываю кончик огурца, уставившись в стол. И резко хмурю брови, растерянно приоткрыв рот:

— Выходит… — успеваю шепнуть.

— Да, Тея, — Роббин спокойно перебивает. — Мне было шестнадцать, когда я родила Дилана, — вижу, как она постукивает вилкой по краю тарелки. Поднимаю глаза выше. Женщина смотрит в стол. Её взгляд… Необычно. Она будто уходит в себя. Уголки губ дергаются, но не растягиваются в улыбку. Это будто попытка, только вот, выражение лица больше печальное. Смотрит на меня. Всё-таки слабо улыбается, словно обреченно, и кивает на мою тарелку:

— Кушай.

***

«Убей себя».

Голос звучит над ухом, губами касается её кожи. Тея резко оглядывается на окно, зашторенное кружевной занавеской, когда в небе гремит. Будет дождь? Опять? Девушка сидит в сарае напротив мольберта и держит кисточку перед холстом, с тревогой прислушиваясь к переменчивой погоде. Моргает, с замиранием сердца в груди повернув голову обратно, дабы видеть баночку красной краски, которую держит дрожащими пальцами. Гром повторяется, а по крыше начинает колотить дождь. Набирает воздуха в легкие, прикрыв веки. Чувствует, как шум стихии волнами набрасывает на неё нежеланные воспоминания, от которых нет спасения. В одиночестве.

«Убей себя».

Тея открывает веки, принявшись резкими масками уродовать холст, на котором изобразила портрет девушки. Она водит, оставляя следы на её лице, и «разрывает» большие глаза нарисованной незнакомки. Именно в дождь…

«Давай я покажу тебе, как это делается».

— Нет, — срывается с её губ, а пальцы до хруста в костях сжимают кисточку.

Её смех. Громкий. Пронзающий уши, но он не слышит четко. Всё приглушено. Свет мутный. В глазах расплывается. Она смеется звонко, под ним, пока он рвет её на части. Грубо. Жестко. Бессознательно. Сколько употребил? Неважно. Оно неважно сейчас. А она? А кто она? А где они?

Девушка прогибается в спине, закинув руки ему на плечи, и запрокидывает голову, затылком трется о рыхлую стену ванной комнаты. За дверью голоса и орущая музыка. Пахнет отвратительно. Под ногами бутылки и окурки. В урне прозрачные пакетики и сломанные шприцы. В углу помещения сидит парень, худой, его глаза прикрыты, а плечо сковано ремнем. Дыхание короткое, хриплое. Сколько он ввел себе в вену?