Океан и Деградация (СИ)

— Я опаздываю на работу, так что сегодня самообслуживание.

И Дилан, кажется, еле плетется за ней, сонно бурча:

— То есть, завтрак на мне? — потому что его мать, несмотря на мои просьбы самой готовить себе еду (чем бы я не занималась), всё равно продолжает обязывать этим сына, который поворчит, но сделает. Я замечаю за ним эту «особенность»: парень может обругать тебя, высказать всё, что думает, послать пару раз, а в итоге: «Мам, я сделал». Это даже мило. Если Роббин по какой-то причине отсутствует и не может поесть с нами, в этой семье всё равно работает правило «совместного приема пищи». С момента моего прибытия сюда, не было ни одного раза, чтобы я садилась за стол в одиночестве. Это мне напоминает расписание приюта с установленным режимом питания, когда все воспитанники направляются в столовую кушать.

Покидаю комнату, пальцами встряхивая локоны, чтобы они сильнее не путались между собой, и в силу своих возможностей быстро шагаю к лестнице, чтобы спуститься вниз и проводить Роббин. Тоже одна из привычек этой семьи. Дилан, возможно, и ворчит от раннего подъема, но сам же встает, дабы проводить мать, после чего возвращается в кровать.

Роббин переобувается в удобные бежевые балетки, волосы собирает в хвост, чтобы не мешались во время работы, и хватает сумку, принявшись проверять наличие необходимых вещей внутри. Под нос она перечисляет их названия, дабы точно ничего не забыть.

Спускаюсь вниз, подходя ближе к пространству прихожей, и складываю руки на груди, скованно переминаясь с ноги на ногу. Наблюдаю за активным сбором женщины, удивляясь тому, как она хранит столько всего в своей голове. У неё хорошая память. Дилан виском упирается в стену, веки прикрыты, а ладонь одной руки поглаживает татуированное плечо другой. Он постоянно это делает. Неужели наколки приносят такой дискомфорт?

— Так, — Роббин выпрямляется, указав на меня пальцем, и я с ожиданием поднимаю голову, пока женщина вспоминает, что хочет мне сообщить:

— С учителем связалась. Милая женщина, — берет ключи с комода. — Моя давняя знакомая. Я представлю вас завтра, — не уверена, что это хорошая идея… Но приходится смириться. Роббин действует из лучших побуждений, так как не подозревает о моих личных планах, касающихся моего будущего. Жаль. Она ведь так старается.

Указывает на сына, который приоткрывает один глаз:

— Хорошего дня в школе.

— Ага, — бубнит в ответ, отталкиваясь плечом от стены, и принимается потирать веки пальцами, зевая.

— Всё, ушла, — женщина улыбается мне, махнув ладонью, на что киваю. Роббин шагает к двери, открывая её, и просит Дилана закрыть. Парень лениво шаркает к порогу, прошептав сонно:

— Au revoir (франц. До свидания), — и закрывает дверь, пару раз повернув замок, после чего поворачивается ко мне, бредя к кухне со вздохом:

— Не пойду сегодня.

Проходит мимо, а я начинаю активно моргать, резко оглядываясь:

— Что? — до сих пор не понимаю, почему члены этой семьи ставят меня в известность о своих действиях, может, у них так принято — предупреждать друг друга. Опускаю руки, мелкими шажками последовав за парнем, как утенок за уткой. Серьезно, довольно часто ощущаю себя ребенком, который только и может, что таскаться за взрослыми. Или дело в том, что я и правда воспринимаю себя, как маленькую девочку, а людей вокруг — зрелыми и старшими.

— Хочу спать и есть, — Дилан зевает, тормоша пальцами волосы. — И спать, — повторяет, ладонью проникнув под ткань своей мятой белой футболки, чуть задрав её, чтобы потереть ладонью участок кожи на груди. У него и там что-то набито?

— Нехорошо так, — замечаю, хотя, не мне заикаться о вранье. Я постоянно прибегаю к его использованию.

Дилан открывает холодильник, вынимая пару яблок, мандаринов и персиков, а мне кивает на банан, который беру, продолжая следовать за ним:

— Может, мне грустно, — он всегда такой хмурый после сна, что фиг поймешь, с какими эмоциями разговаривает. — Как это у подростков… — выкладывает фрукты на тумбу, начав щелкать пальцем у виска, пытаясь вспомнить. — Мейнстримно сейчас… — набирает в легкие воздуха. — А, — берет доску и нож, которым указывает на меня. — У меня депрессия, — нетрудно заметить, какое облегчение он испытывает, когда вспоминает необходимое, он явно из числа тех, кто любит точно выражать свои мысли.

— Раздражают меня подобные заявления, — вдруг продолжает рассуждать, кивая на раковину. — Помой, — я не перебиваю его, потому что отчасти мне нравится, когда рядом люди, которые могут избавить меня от давления неловкого молчания. Подхожу к раковине, включив воду, и принимаюсь мыть фрукты, которые отдаю парню, чтобы тот нарезал, а он продолжает с хмурым видом:

— Сначала углубитесь в познание этой болезни, сходите к специалисту, потом причитайте и занимайтесь самобичеванием, — нарезает жесткими движениями. — Заметил за собой парочку симптомов — и всё. Я болен. Приписывает себе и ходит гордый. Смотрите, какой я особенный, — я стреляю на него взглядом, с интересом наклоняя голову.