«Они не хотели оставаться там, но и уезжать опасались», – объяснил Бен Бейли, сотрудник «Миссии», вызволявший Кристофа и Радукана с судна. В подобных ситуациях людей сбивает с толку финансовый вопрос. Каждый из румын заплатил более $1000 агентству по найму, чтобы устроиться на «Дона либерта». Самовольно покинуть судно означало упустить шансы вернуть это вложение и получить обещанную зарплату. Действуя без разрешения судовладельца, моряк рискует попасть в черные списки и никогда не быть нанятым.
Через пять месяцев Кристоф сдался. Сломило его известие о том, что детей исключили из школы, поскольку он не внес плату за обучение. А Радукан узнал, что его жена вынуждена просить милостыню. Оба отправились на самолете в Румынию за счет «Миссии для мореплавателей».
Из конкретного случая с двумя моряками вытекает большой вопрос общего характера. Как получилось, что столь распространенная проблема практически не попадает в поле зрения общественности? Один из ответов заключается в том, что хищение заработной платы и отказ судовладельцев от ответственности за судьбы моряков, брошенных в чужих странах, принято считать преступной халатностью. И независимо от того, насколько умышленны такие злоупотребления и рассчитанной или случайной является проявляющаяся в них жестокость, они рассматриваются как преступления по неосторожности, которые на первый взгляд кажутся менее злостными. О случаях халатности, как правило, не кричат, а говорят шепотом, и общество, ожидающее увидеть отъявленного злодея, обнаруживает на его месте равнодушное ничтожество. Последствия такого пренебрежения обычно проявляются медленно и совсем не там, где случилось несчастье. К сожалению, старая репортерская поговорка «Кровь привлекает публику» по-прежнему верна, но верно и обратное – чем чаще случаются подобные трагедии, тем меньше их считают уже не трагедиями, а историями, достойными упоминания.
Это досадное явление отчетливо проявлялось в моей работе. Большую часть времени я посвящал расследованию эффектных происшествий – убийств, снятых на камеру, закованных в кандалы на кораблях рабочих, изнасилований на борту, – а не «хронических» преступлений, от которых страдало куда больше народу, например брошенных в чужих краях моряков с судов «София», «Сипол уан» и «Дона либерта». Действительно, сомалийский пират с гранатометом на плече выглядит куда более эффектно, чем безликий безымянный бюрократ в просторном кабинете, который вдруг перестает отвечать на электронные письма и отключает свой мобильник. В обоих случаях люди, оставшиеся на судне, становятся заложниками.
В Объединенные Арабские Эмираты я отправился, чтобы поговорить с Полом Бертом, священником англиканской церкви и региональным директором «Миссии для мореплавателей». На стомильном отрезке береговой линии между Дубаем и северной оконечностью Аравийского полуострова расположено около десятка портов – и таких крупных, как Джебель-Али, обслуживающих в основном большие контейнеровозы, и относительно мелких, таких как Порт-Рашид, где чаще можно увидеть буксиры и суда снабжения. В средней части этого отрезка побережья расположены несколько портов с большими причалами, но низкими ценами. Они идеально подходят для тех компаний, чьи дела идут не лучшим образом, или тех, что хотят избежать строгого надзора. Именно такими были порты Аджман и Шарджа-Хамрия, где отцу Берту приходилось бывать чаще всего.
В этих портах с незначительными вариациями повторялась одна и та же история[225]
. Брошенные в водной пустыне люди обычно находились на судне, которое официально считалось стоящим в порту, хотя в действительности с берега его можно было только увидеть – судно стояло на якоре в нескольких милях от суши. Например, на «Фалконе», который вез дизельное топливо в Йемен, остались пятеро моряков – из Судана, Эритреи и Филиппин; их бросили после того, как судно было продано новому владельцу, а тот отказался принять на себя долг по невыплаченной заработной плате за девять месяцев. Пока люди находились в этом заточении, срок действия их профессиональных сертификатов истек, что усугубило положение. Деньги на сотовую связь кончились, и они лишились контактов с семьями. «Мы всего лишь хотим вернуться домой», – говорил капитан. Почти все они были глубоко религиозными. В разговорах со мною они часто упоминали Божью волю. Загробная жизнь была для них не отвлеченной идеей, а неизбежным будущим, и ад (каким бы словом он ни назывался) существовал здесь и сейчас.