Ох уж эта Люся

– Что вам сказал астролог по этому поводу? – съязвила младшая подруга.

– Что он не мой мужчина.

– И как не ваш мужчина на вашу свадьбу отреагировал?

– Отправил на адрес общежития телеграмму с поздравлениями.

– Как обычно? Желаю счастья?

– Ну не совсем, – отвела глаза Петрова.

– В смысле?

– Там было написано «НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО ДУРА».

– Хорошо поздравил, нечего сказать. А вы что?

– А я что? Я же уже к этому моменту с Павликом расписалась, еще в августе, когда к его родителям ездили. Мы студенческую свадьбу играли.

– Двоезамужество какое-то! Зачем?

– Так принято было. Все-таки студенты, дружба, хотелось веселиться, праздновать…

– Вот повод и нашелся!

Люся не ответила.

С ней иногда бывало некое «помутнение», что ли. Вроде бы сидит рядом, разговаривает, в карточке пишет, рекомендации дает, на вопросы отвечает, а речь какая-то вязкая, и смотрит, словно сквозь тебя. Пациенты из числа тех, кто способен был эти провалы заметить, с готовностью списывали их на усталость. И были правы. Но только самые близкие ей люди знали: унеслась Петрова в свои воспоминания.

– Людмила Сергеевна!

Молчание.

– Людмила Сергеевна!

Вздрогнет. Переведет взгляд на собеседника. Внимательно посмотрит, как будто впервые. Поправит по многолетней привычке очки и спросит: «Все понятно?» Некоторых мамочек в этот момент брала оторопь, они начинали суетиться, чувствуя себя не в своей тарелке. А Петрова благосклонно переспрашивала:

– Оля (Таня, Маня, Света…), все понятно?

И родительницам ничего другого не оставалось, как подтверждать свою полную адекватность. На ходу, покидая одну квартиру за другой, педиатр Петрова роняла:

– Будет непонятно, позвонишь…

Опять же, если возвращение в «реальность» происходило в доме одной из Люсиных подруг, то Петрова признавалась:

– Поговорили – и нахлынуло что-то.

Рассказывать не торопилась, но и волнения не скрывала:

– Потом как-нибудь, – улыбалась, словно испрашивая извинения за вынужденное отсутствие.

Те, кто знал сегодняшних Павлика и Люсю, искренне недоумевали, что между ними общего? Ответ прост: общие дети, общая жилплощадь, общий быт и общие родственники в разных частях страны.

Павлик, талантливый кардиолог, был несколько не в себе. Так, во всяком случае, считала Люся и потому на вопросы окружающих просто махала рукой. Но всю жизнь не намашешься. Вопросов возникало слишком много, а что она могла сделать? Его фамилия была долгих двадцать лет брака и ее тоже. А после развода приклеилась к ней удивительно прочно. Но Люся сопротивлялась такому положению вещей, всякий раз напоминая пациентам и просто знакомым, что ее собственная фамилия – Петрова.

Пресловутый астролог окончательно примирил ее со сложившимся положением. Она поверила, что от Павлика никуда не деться, и с удовольствием перекинула на него ответственность за все бытовые нужды их густонаселенного жилища. Павлик ходил по магазинам, платил за квартиру, ругался со слесарями, гладил белье и боролся за справедливость.

Гениальный диагност отличался коммунистическим мировоззрением, противоестественной честностью и ужасающей принципиальностью. Люсин муж принадлежал к категории правдолюбцев, призванных омрачать человеческую жизнь. Поэтому, если на завтра судьба вам назначила помереть, а Павлик об этом узнавал раньше, то можно было быть стопроцентно уверенным: тайна последнего часа не останется для вас за семью печатями. Как законченный гуманист, он сообщит точную дату кончины и предложит покаяться.

Пациенты его боялись, потому что на вопрос о перспективах лечения Павлик честно отвечал: «Неизлечимо», а положение дел и состояние пациента характеризовал емко и однозначно: «Отвратительно».

Внешность этого человека в белом халате заслуживает отдельного разговора. Круглое лицо с глазами-пуговицами, под носом – усы-щетка, а на ногах – сандалии, выпущенные советской обувной промышленностью эпохи легендарного Леонида Ильича. В них, уверял Павлик, ноги «дышали», поэтому с точки зрения гигиены для работы с детьми это идеальная обувка. Он не верил, что сандалии портят его врачебную репутацию в глазах особенно платежеспособных пациентов. А те, в свою очередь, боялись доверять драгоценных чад доктору со столь несимпатичными ногами. Контакта не получалось, к обоюдному удовольствию. Вокруг Павлика возник ореол гениального врача-правдолюбца, неподкупного и аскетичного.