Охота на Гитлера

Кэт неохотно кивнула.

– Прекрасно, – Шнайдер встал, скрипнув сапогами. – На этой радостной ноте, уважаемый герр Зельц, позвольте с вами проститься. Благодарю вас за угощение, позвоните мне через пару дней, поболтаем еще.

– Спасибо за интересный вечер, – иронически сказала Кэт.

– Всего доброго, – закивал Зельц.

Они ушли, а Зельц стал убирать посуду и готовиться ко сну. Ненавижу себя, думал он. За суетливость, за соглашательство, за трусость. Так потерять лицо! Почему? Стыдно, стыдно! Мне двадцать четыре, а я все еще боюсь всех подряд, как школьник какой-нибудь! Почему я сам не выгнал полицейского? Почему не сказал русскому, что моя личная жизнь его не касается? Русский-то что мне сделает? Все дело в стальном блеске этих внимательных глаз. Его лицо выражает и сочувствие, и участие, и понимание, а взгляд иногда так жутко блеснет, как нож у мясника. Мне кажется, я боюсь его больше, чем Гитлера. Ненавижу себя! И еще баба эта стала меня позорить. И я, дурак, завопил. Но все-таки красивая баба, красивая! Надо трахнуть ее!

После принятия такого важного решения настроение у Зельца значительно улучшилось.

Шнайдер довез Кэт до квартиры, остановился перед подъездом, но выходить не стал.

– Спасибо за помощь, – сказал он. – У тебя прекрасно получилось.

– Александр Максимович, вы думаете, он поможет? – спросила Кэт.

– А куда он денется? – покровительственно улыбнулся Шнайдер. – Он уже наш. Хоть и не знает этого, но уже наш.

– Вы точно меня только ради поддержки туда взяли? – спросила Кэт.

– А ради чего еще? – Шнайдер удивленно раскрыл глаза.

– Мне кажется, он мной заинтересовался, как женщиной. Может, вы на это и рассчитывали?

– Кать, ты очень красивая девушка, – сказал Шнайдер. – Но все-таки, я тебя взял с собой не поэтому.

– А почему?

– Я же сказал, ты что, не помнишь?

– Да, помню, – кивнула Кэт. – Вы приедете завтра?

– Сейчас, подожди, я посмотрю, – Шнайдер включил свет в машине и достал из кармана плаща записную книжку. – Значит, так, завтра у меня…

Подозреваемый Майерс, давайте знакомиться

Назавтра у Шнайдера был допрос. Допрашивать ему пришлось инженера Майерса, старого вонючего интеллигентишку, выросшего в годы бардака, бандитизма и бездуховности, которые тот по недоразумению называл годами свободы. В гестапо Майерс попал случайно. Вечером десятого февраля 1944 года, возвращаясь с работы, он слишком громко закрыл в подъезде дверь. Фрау Фляйшер высунула из квартиры седую головенку и крикнула, что хочет спать в покое, а не слушать, как всякие жирные алкоголики шляются по ночам.

– В Сибири будет тише, – буркнул Майерс. – Можете уже собирать вещички.

Фрау Фляйшер юркнула обратно в квартиру и кинулась к телефону. Через пару часов за Майерсом пришли двое молодых людей из гестапо, и больше никогда – ни днем, ни ночью, ни в будни, ни в выходные – герр Майерс не доставлял хлопот фрау Фляйшер. Кстати, ее послевоенная карьера сложилась очень удачно, и на пенсию она вышла первым заместителем директора строительного кооператива.

С Майерсом же произошло следующее. Сначала казалось, что дело ограничится полугодом лагерей; возможно, даже весьма условных лагерей. Уж в худшем случае – год в тюрьме за антиарийскую пропаганду. Но лейтенант Круммель проявил истинное партийное рвение и подвел Майерса под статью о заговоре, за который Майерсу уже светила заслуженная вышка. Круммель лично провел обыск у Майерса, и – надо же, какая удача, – действительно нашел две небольшие бомбы и пропуск на выставку армейских трофеев, где должен был присутствовать сам Гитлер. Лейтенант Круммель заслужил благодарность и медаль "За заслуги перед Германией" третьей степени, а особо важное дело Майерса передали в контрразведку.

В половине второго рыжий детина-конвойный привел инженера в кабинет к Шнайдеру. И вот если посмотреть со стороны (например, со стороны окна), то мы увидим стандартную картину, которую можно наблюдать во всех кабинетах у всех следователей всего мира (имеется в виду, конечно, развитый мир: в Конго методы дознания выглядят несколько иначе): подозреваемый, без пяти минут осужденный, сидит на жестком стуле, томится, ждет вопросов, а следователь не торопясь заполняет протокол. Подозреваемый измотан, за время пребывания в камере он зарос щетиной, на скуле у него свежий синяк, а одежда на нем висит мешком и от нее исходит кислый бомжатский запах. Следователь сосредоточен, деловит, пахнет одеколоном и свежестью, в чистеньком мундире. Перо скрипит, время идет, подозреваемый томится, муха летает, радио болтает, следователь бумаги изучает.

«Подбросили ему взрывчатку или нет? – думал Шнайдер, заполняя бумаги. – Если нет, то это, пожалуй, шанс. Очень, очень хороший шанс. Сейчас мы это узнаем, – он покосился на вентиляционную решетку, где, скорее всего, был спрятан микрофон, – обязательно узнаем!»

Вчера вечером Шнайдер, предчувствуя нелегкий допрос, пожаловался на головную боль.

– Часто это с вами? – спросила фрау Бауэр.