Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

Нижеподписавшийся Кардинал статс-секретарь, выражая Вашему Превосходительству особую благодарность за проявленную Вами заинтересованность в деле русского живописца господина Кипринского, каковая способствовала тому, что он безотлагательно отдал юную девицу, кою удерживал при себе в качестве модели, ее собственной матери, спешит поставить Вас в известность о том, что получил доклад монсиньора вице-герента, из коего следует, что названный художник собственной персоной передал помянутую девицу ее собственной матери, в доме коей она сей час и находится. И так, нижеподписавшийся почел себя обязанным сообщить Вам все сие в ответ на Вашу ноту от 12 числа текущего месяца, и преуспев в том, возобновляет свои уверения в совершенном своем уважении.

Хотя ценность этой переписки для биографии Кипренского очевидна, поскольку она обогащает и дополняет представления о последующих, принципиально важных ее эпизодах, некоторые моменты заслуживают того, чтобы отметить их особо.

Прежде всего, мы исключили из возможных причин неудовольствия, которое Италинский высказал в адрес Кипренского в 1820 году, несостоятельные домыслы о его политической подоплеке и о предполагаемом отказе от надзора за русскими художниками. Далее мы показали неубедительность соображения о том, что эти неприятные последствия были вызваны контактами художника с «беспокойными» немецкими коллегами: в этом случае речь шла просто о «досадном» прецеденте, который мог создать о Кипренском неблагоприятное мнение (возможно, уже начавшее складываться и в результате трагического события 1818 года).

Но в свете ставших теперь известными документов более правдоподобное объяснение неудовольствия министра не может быть никаким иным[274]: будучи проинформирован о прискорбных фактах кардиналом Консальви, Италинский письмом к А. Н. Оленину намекал, что Кипренскому следовало бы больше думать о живописи и меньше – о личной жизни, поскольку пенсион был ему дан для совершенствования в мастерстве.

Далее, мы не можем не подчеркнуть, что в цитированных документах, по крайней мере официально, приводится только одна – конфессиональная – причина необходимости разлучить Мариуччу с художником и вернуть ее матери. Ни один из папских чиновников ни в одном случае не задавался вопросом, можно ли оставить ставшую уже десятилетней девочку на попечении сорокалетнего мужчины: суть дела заключалась только в том, что действующими лицами были с одной стороны девочка-католичка, а с другой – православный иноверец. И кто знает, придавалось ли какое-то значение тому, что Кипренский был иностранцем и художником? В конце концов, следует задаться вопросом, не подозрение ли в том, что они могут столкнуться с потенциальным педофилом, поселилось в умах этих высоких деятелей церкви?

Правда, в те времена отношение духовных лиц к сексуальным вопросам определялось изначальным лицемерием, требовавшим публичного осуждения тех нравов, которые в частной жизни были делом обычным. Правда и то (и чуть ниже речь об этом еще пойдет), что вступление в брак девочки-подростка не считалось чем-то из ряда вон выходящим, даже если потенциальный муж был намного старше нее. Но мы можем утверждать – сверх того, что предположение о подобных намерениях Кипренского кажется нам совсем уж неубедительным, – что такого рода отношения даже и в те времена могли быть терпимы только в том случае, если они предполагали последующее заключение освященного брака.

Сложность положения, созданная конфессиональными различиями между Россией и Папской областью, убедительно объясняет и достаточно сухой тон Италинского, который очевиден и в письме к Оленину от мая 1820 года, и в ответе кардиналу Консальви от октября 1821-го. Будучи принужден действовать в ситуации, требующей более чем осторожного подхода[275], Италинский не мог не быть раздражен риском, которому его как дипломата подвергал превратностями своей жизни неосмотрительный художник, а именно риском испортить отношения с Консальви – и личные, добрые, основанные на взаимном уважении, и служебные, естественно обусловленные менталитетом обеих стран.