Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

Под конец остается объяснить, почему Италинский в письме к Оленину изъясняется словами, которые сам президент Академии художеств назвал «расплывчатыми» (III: 397). Как мы полагаем, это вызвано тем, что Оленин и Лонгинов были людьми, на которых можно было надавить, чтобы заставить их удалить Кипренского из Рима как можно скорее, но не были теми, с кем можно было откровенно вдаваться в тонкости политической и дипломатической подоплеки подобной невзгоды.

Глава 6 И случилось так, что Мариучча попала в приют

Последнее, на что уполномочивают материалы рассмотренных выше архивных фондов, – это подтверждение истинности воспоминаний С. И. Гальберга, отражающих события жизни Кипренского в первый итальянский период (учитывая провалы в памяти Ф. И. Иордана и пиндарические порывы В. В. Толбина, необходимость такой проверки представляется весьма настоятельной). Итак, вернемся к его мемуарам и описанию «недостойной» торговой сделки, заключенной между Анджелой и Кипренским.

Согласно Гальбергу, художник быстро отдал себе полный отчет в том, что мать Мариуччи обладает сомнительной нравственностью, и решил взять девочку в свой дом, чтобы спасти ее от пагубного влияния матери и от нищеты. Анджела охотно пошла на предложение художника, поскольку для нее это означало не только избавление от лишнего рта, но и перспективу ежемесячного получения известной суммы. Однако по истечении примерно года она решила вернуться к этому вопросу и в сопровождении нескольких родственников явилась к Кипренскому, чтобы потребовать возвращения девочки. Не желая расстаться с Мариуччей, поскольку картина, для которой она позировала, не была еще закончена, художник фактически выкупил ее и согласился увеличить ежемесячные выплаты. Но по мере того как росла привязанность художника к девочке – по сути дела, он удочерил ее и заботился об ее образовании, – требования алчной Анджелы тоже возрастали. Устав от этой эксплуатации, Кипренский воспротивился претензиям матери, и Анджела, окруженная несколькими негодяями, которых возглавлял солдат, выданный ею за мужа, силой забрала Мариуччу у художника. Через некоторое время он нашел девочку в казарме, среди буйных пьяных солдат: увидев его, Мариучча заплакала, и он поклялся снова забрать ее к себе.

Движимый состраданием, Кипренский согласился на заключение новой сделки, но на этот раз, желая себя обезопасить, прибегнул к помощи адвоката, и условия были закреплены законным порядком: договор, подписанный Гальбергом как свидетелем соглашения и его гарантом, предусматривал отказ матери Мариуччи от каких бы то ни было претензий и передачу всех прав на ребенка Кипренскому, который, со своей стороны, обязался взять на себя заботу об образовании девочки[276].

При сравнении этого рассказа с фактами, засвидетельствованными в архивных делах и подшивках и касающихся обстоятельств замужества Анджелы, а также с подробностями переписки статс-секретаря, вице-герента и Италинского, эта часть мемуаров Гальберга представляется бесспорно правдивой, как того и следует ожидать от очевидца и участника событий[277]. Некоторые же детали, не соответствующие реальности – в частности то, что Гальберг излагает другую версию первого знакомства художника с Мариуччей и не упоминает о том, что Анджела некоторое время жила у Кипренского, а также о двух ее арестах, – хронологически вполне согласуются с фактом более позднего приезда скульптора в Рим и с тем, что, возможно, в первое время его пребывания в Вечном городе его отношения с Кипренским еще не были достаточно доверительными.

Даже несчастная «сделка» находит подтверждение в мемуарах Гальберга, но почти наверное можно утверждать, что документ, ее закрепивший, не сохранился и тем более не был нотариально оформлен, как предлагал это сделать Кипренский, поскольку среди сохраняющихся в архивных фондах официальных документов римских нотариусов того времени никаких его следов не нашлось. Несомненным, однако, представляется то, что в какой-то форме письменный договор о передоверении Мариуччи художнику в обмен на ежемесячные выплаты известной суммы был составлен, поскольку оба его участника свидетельствовали перед властями о его существовании. Это склоняет нас к тому, чтобы с достаточной долей уверенности установить последовательность событий, описанных в мемуарах, разделив их на относящиеся ко времени до даты «сделки», то есть до 30 ноября 1819 года, и к более позднему развитию ситуации.