Охота на охотника

…гудели колокола, сзывая честный люд на площадь. Тополиный пух кружил, будто снег, и небо было ясным. Блестело солнышко, щедро делилось светом, и солнечные зайчики скакали по крышам, по стенам, заглядывали за стекла.

Праздник.

На площади уже разложили костры, огородив коваными заборами, чтобы любопытный люд не поранился в толкотне. И люди в разноцветных камзолах суетились, устанавливая вертела. На одних, огромных, как вдесятером поднять, уже виднелись огромные бычьи туши, обмазанные травами и жиром, на других исходили паром свиньи и бараны.

Была и птица.

И мелкая дичь.

Знающие люди сказывали, что будто бы даже соловьиные язычки давать будут, но не более, чем по три на руки, а потому надобно в очередь становиться, ибо язычков мало и всем не хватит. Открывались бражные ряды, строились кружки разные, что огроменные заздравницы, что вовсе махонькие шкалики, которые в народе прозвали дамскими.

Скоро уже выкатят бочки.

Повернут краны, и зазмеятся по площади очереди людей, от благочинности далеких. Мало, что выпивка дармовая, так еще от самого цесаревича. Пусть и сказывали, будто дурачок он, так разве ж это главное? Для царя солидность куда важнее, что до ума, то, небось, у бояр его целая палата.

А то и две.

— Слышь, — юркий мужичонка, крутившийся подле подводы с винными бочонками замер, прислушиваясь к чему-то своему. Напарник его, высокий, леноватый и сонный даже теперь, лишь потянулся. — Сходи-ка к Тарасу.

— На кой?

Человечек с заячьею губой, и сам-то на зайца похожий дернулся.

— За надобностью.

— Какой?

— Скажи, что у нас тут колесо клинит…

— Какое? — светловолосый мужик потянулся и лениво сполз с подводы. Обошел кругом. Пожал плечами…

— Огниво попроси…

— У меня есть.

— Тогда табаку!

— И он есть. Давече прикупил. Ох и ядреный, — светловолосый потрогал бочку, которую надлежало перекинуть на настил, а оттуда уже и выкатить к винному ряду. — Бери.

Мелкий застыл, только нос его подергивался. Сам он покраснел, надулся, того и гляди треснет, из приоткрытого рта вырвалось шипение.

— Может, — ему-таки удалось взять себя в руки. — Может, ты погулять хочешь? А то я пригляжу…

— Чего я тут не бачимши? — удивился напарник. — Не, Ефимка, работать надыть, а то ж зобачат, так и кричать станут…

— Не зобачат, — Ефимка подобрался. — А ты сходи, прикупи там Настасье платка какого или пряников. Бабы пряники любят. А то ж народишко скоро набежит, не дотолкнешься, если и захочешь. Не, Никлошка, если и идти, то тепериче… потом, сам знаешь, напьются… куда там торговать. А завтрева с утречка обратно.

Никлуша поскреб волосы.

— Слухай, слухай, — Ефимка, почуявши, что напарник близок к заветной мысли, приободрился. — Я ж дурного не посоветую. Вот сам подумай, возвернешься ты завтрева. Чего твоя Настасья спросит? Был на ярмарке праздничной? Был. А привез чего? Ничего… вот тут-то она и заведется… бабы, они такие, чуть чего не по ним, разом станут… опять в сарай погонит.

Никлуша тяжко вздохнул.

Что и говорить, норов у Настасьи был тяжелым, а рука и того паче…

— Так это… — уходить было совестно, Ефимка-то человек новый, пришел заместо Скарыжника, с которым Никлуша уж который год до Арсинора ходил. Но вздумалось же старому приятелю заболеть не ко времени, а заказ хороший, золотом платить обещали, и терять не хотелось, небось, за рубли прогулянные Настасья куда как крепче осерчает, чем за пряники. Ефимка же…

Хитрый он.

Юркий.

Что крысюк.

— Не, — покачал головой Никлуша, примеряясь к первой бочке. — Сперва дело.

Это в него батька крепко вбил, розог не жалеючи. Платок платком, а бочки… промедлишь — осерчают… не бочки, люди, которые их ждут. Вона, другие подводы уже пусты наполовину, а Никлушина груженая.

— Сам виноват, — с неожиданной злостью прошипел Ефимка, и в бок вдруг кольнуло. Легонько так, будто овод прижалил. Никлуша и сам не понял, с чего вдруг крутанулось небо, поднялась земля навстречу. А бочка из рук выскользнула ужом.

Ефимка же огляделся и, заприметив человечка в целом неприметного, но за какой-то непонятною надобностью уставившегося на Ефимку, прошипел:

— Не видишь? Перебрал человек… праздник ныне… тезо… тезо… именинства, во! — он с неожиданною для хилого тельца его оттащил Никлушу под подводу, уложил и даже рогожкою прикрыл, заботу проявляя.

Зла обозчику, медлительному и на Ефимкин взгляд изрядно туповатому, он не желал. Пройдет пару часов, и очуняет… оно-то было бы верней, если б… но не велено.

Магики, чтоб их…

Ефимка вскарабкался на подводу и, приникнув к верхней бочке, погладил шершавый бок ее. Вот ведь… хорошее вино портить. А в том, что штука, ему врученная, ничего хорошего не делает, он был уверен. Но… платили изрядно, а кто Ефимка такой, чтоб от денег отказываться?

Он приспособил коробочку сбоку и надавил, как учили.

Что-то звякнуло, но и только.

Вторая.

Третья… четвертая и пятая… бочек на подводе было две дюжины, и Ефимка здорово опасался, что не успеет. Нет бы ночью, когда честные люди спят, он бы скоренько управился и сгинул бы, будто бы его и не было никогда. Ан нет, заказчик точные инструкции оставил.

А Ефимке теперь майся.