Охота на охотника

Того самого неприметного человека он заметил, когда обрабатывал предпоследнюю бочку. Тот, присевши на корточки, разглядывал спящего Никлушу.

— Эй, тебе чего? — коробочка едва не выпала из Ефимкиных рук. — Ходь отсюдова, пока я охрану не кликнул…

Человек неспеша поднялся, потянулся.

И сказал:

— Это хорошо, что ты кровью мараться не стал. Это даже замечательно… меньше срок выйдет.

— К-какой…

Ефимка уже понял, что попался. И билась мыслишка, что, если кинуть этому, неприметному — теперь он уже понял, до чего характерною сама по себе была эта самая неприметность — коробку, то шанс сбежать будет… небольшой такой.

— Каторги, — мужичок плечи расправил и пальцами щелкнул, отчего Ефимкины ноги вдруг отказались идти. — Не дури, дурачок, мы знаем, что ты у нас так, мелочь, но нехорошо людей травить. Согласись?

— Я… я… я не…

Человек покачал головой и руку протянул. Сказал:

— Будем сотрудничать или упрямиться станем?

И Ефимка, пальцы которого едва не раздавили заветную коробку, кивнул. Сотрудничать. Как есть сотрудничать… а каторга… глядишь, сильно далече не пошлют.

С Уфимы он уже хаживал.

И снова пойдет.

Лишь бы в бескандальные записали, да…

Неспокойно.

И свербится, свербится этакое, подговаривая, что затея дурная и надобно тикать, пока ватажники спять. Вот только разум подсказывает, что, может, кто и спит, да только старый Мороз за трусость спросит, хоть на том, хоть на этом свете, но сыщет.

А там уже…

Смерть, она всякою бывает.

Вот и сидит Шкеня у костерка, разложенного больше для порядку, чем по надобности. Жарко ведь, даже ночью парит, а с реки туман ползет, рыхлый, белый. В таком скрыться — самое оно. Шагнешь в стороночку, и нету тебя, как и не было…

— Шалишь? — тихий голос заставил вздрогнуть, подскочить.

— Думаю вот, — от Мороза прятать мысли подлые — затея дурная, этот и в голову влезет, что в крестьянский амбар. От прямо чуется, как глазенками своими черепушку сверлит-высверливает. — Неспокойно мне… неладно, будто…

— Жопа играет?

— Играет, — признался Шкеня со вздохом. — Мнится, что не так оно просто будет, как…

Мороз кивнул.

Поскреб клочковатую бороденку. Ныне, обряженный в одежу новую, почитай, необмятую, был он похож на купца средней руки, а может, на зажиточного крестьянина, из тех, в чьем подворье и лошадей с две дюжины, и коров стадо, и батраки имеются, чтоб за добром следить.

Вона, шапку напялил, бисером шитую.

Армяк тоже расписной.

Пояс широкий, и хватит в этой ширине места, чтоб скрыть нож-бабочку, кистенек средее руки, да и прочую, в разбойном деле необходимую мелочь.

— Чуйка, значится… чуйка, мил друг, дело такое, не слухать ее себе дороже, — Мороз поднялся с бревнышка и вразвалочку, тяжко направился к амбару. — Только ныне ты меня слушаться должон, ясно?

Шкеня закивал.

Будет.

Вот пока до площади не дойдут, будет…

…дойти-то им не позволили. Свистнуло вдруг что-то, да так тоненько, будто по ушам струной резанули. И страх вдруг поднялся с глубин души, исконный, первобытный, заставивший позабыть обо всем, кроме одного — собственной шкуры спасения.

Он сам не понял, как нырнул в ноздреватый туман.

Как несся, ног под собой не чуя, позабывши и о Морозе, и о ватажниках, и… он очнулся уже за городом, в овражке, где блевал, выворачивая все нутро, клянясь себе, что, коль жив останется, то навсегда… чтоб в разбойники, чтоб… в монастырь пойдет, грехи замаливать.

Пусть не монахом, а трудником пока… глядишь, смилостивится Господь над грешным дитем своим, укажет ему верный путь, чтоб без душегубства…

— Одного упустили, — боевой маг мановением руки развеял туман и поморщился.

— Ничего, — товарищ его прошелся вдоль спеленутых заклятьями разбойников, которые, приложенные эхом, лежали смирнехонько, всем своим видом выказывая похвальнейшую покорность. — Далеко не уйдет… что, Мороз, не признал?

— Знакомый? — боевик пнул благообразного старичка, который в ответ зашипел, заматерился, да хитро так, просто не речь — песня народная.

— Навроде того… помнишь, в Поимках семью? Его работа… всех вырезал, младенчиков не пожалел. И в Битришках… и еще изрядно где. Матерый волк… но ничего, теперь и на тебя управа найдется. Конопляная, да…

…спустя три дня в ворота махонького монастыря святого Николая Спасителя постучался оборванный человек. Он был растерян, нервозен и постоянно оглядывался, будто опасаясь, что за ним следят. В обители он и то сперва опасался выходить за ворота гостевого дома, где первые дни прятался под лавкой. Но ничего, отошел, обжился. О себе он не рассказывал, лишь просил не гнать милостью Божьей.

Не погнали, само собой.

А что, монастырь маленький, рабочих рук тут всегда не хватает.

Народец на пивоваренном заводе бродил, как старые дрожжи. И разговоры среди рабочих ходили не самые добрые, заставляя охрану хмуриться и покрепче хвататься за палки. Иные вон и глушилками обзавелись, чуя близость бунта.

На этаких рабочие поглядывали с насмешечкою, будто знали, что не помогут ни амулеты, ни пологи. Сила, — она вот, в руках, а еще в кастетах с медными бляхами, в узких, плетеных из проволоки шнуров, в которые особо лихие вплели железные шарики. Кистенечки.

Ножики.