Охота на охотников

– Все, как положено, все есть, – подтвердил Леонтий, – и все ворованное. У всех «мерседесов», как правило, разбит компьютер, чтобы нельзя было узнать исходные данные машины, поэтому у Интерпола нет никаких шансов что-либо найти, а «баунти» напоминает шоколад с просроченной датой хранения: крепкий, как камень, и сладкий. Все ломают себе зубы, но едят. Плюются и трескают…

– Видал я, как воруют иномарки в той же Бельгии. Очень, замечу, остроумно. Такое способны придумать только русские.

– Ну!

– Сговариваются с хозяином какой-нибудь машины, дают ему триста баксов, забирают от машины ключи и уезжают в восточном направлении. Дело обычно происходит в конце недели – скажем, в пятницу. А в воскресенье вечером хозяин заявляет о пропаже в полицию. Я, мол, на уик-энд в Англию улетел, в Ла-Манше купаться, а в это время у меня в Брюсселе угнали любимый кар. Полиция, естественно, становится на уши, ищет «любимый» кар в Бельгии, а он в это время уже пересекает границу Белоруссии и России. Выгода у всех: хозяин получает целиком страховку за старую машину и покупает себе новый «любимый кар», плюс еще имеет триста долларов навара от угонщика, а угонщик имеет машину, которая ему также принесет навар. Довольны все. Кроме полиции и страховой компании.

– Нет слов – душат колики в желудке, – Леонтий захохотал, потом оборвал смех и с досадой крякнул. – Похоже, в тамошней полиции нет таких умельцев, как у нас. У нас живо бы нашли способ – он бы не только все рассказал и отказался от страховки, он бы от собственных детей отказался. Не говоря уже о теще с тестем и жене.

– Полиции, в конце концов, тоже на все чихать, Ленчик, – ей деньги не платить. Платит страховая компания.

– Значит, тогда кипятильники должны быть в страховой компании… – Леонтий вдруг споткнулся, словно бы с потоком воздуха в горло ему влетела муха, на секунду остановился, но в тот же миг пришел в себя и торопливо двинулся дальше. – Какая удача, Мишель, ах, какая удача, – обрадованно простонал он.

– Какая?

– Сейчас я тебя познакомлю с лучшей девушкой нашего города. Это та самая диспетчерша, о которой я тебе говорил.

Навстречу им по узкой асфальтовой дорожке шла девушка. Среднего роста, быстрая на ногу, с сочными темными глазами горячей южанки, какие в прохладной Белоруссии тоже водятся – немного, но водятся.

Заметив Леонтия, девушка улыбнулась ему издали. Улыбка у нее была славная, какая-то непосредственная. Леонтий выпятил грудь, приподнял в приветствии руку. А старший Рогожкин неожиданно почувствовал, что на него накатывает теплая волна, будто в море, еще минута – и будешь барахтаться в этой волне, словно неопытный, испуганный пловец.

С Рогожкиным уже было такое. Лет десять назад. Влюбился он тогда, что называется, по уши и целых полгода находился в состоянии, схожим с обмороком.

Любовь та окончилась ничем, а он еще с полгода страдал, маялся, приводил в порядок потрепанные чувства.

Верно говорят: все проходит… Прошло и это. Но память о той, ни на что ни похожей боли осталась, и Михаил боялся ее.

А тут про все враз забыл. И про уроки прошлого, и про память, и про саму боль, словно бы ничего никогда и не было.

– Настюха, это мой брательник, – вскричал младший Рогожкин, – познакомься, пожалуйста!

Девушка взглянула на Михаила. У него сладко заныло внутри, он потупился, будто смущенный школяр, а девушка, вроде бы не замечая этого смущения, уже тянула к нему точеную, узкую, как у пианистки, ладонь с длинными пальцами:

– Настя!

Старший Рогожкин в ответ пробурчал что-то невнятное, устыдился своего бурчания и покраснел.

– Имей в виду, брательник, Настюха – наша общая любимица. Девушка она незамужняя, гордая, парни со всего города бегают за ней, да ничего у них не получается. Настюшка наша – девушка неприступная.

– Ну и характеристику вы мне дали, Леонтий Петрович, – продолжая улыбаться, Настя укоризненно качнула головой. – С такой характеристикой одна только дорога – в монастырь, в одинокую каменную келью.

– Моего брательника зовут Мишелем.

«Вот так все и начинается», – мелькнуло в голове у старшего Рогожкина, щеки его зарделись, он неуклюже затоптался на месте – враз почувствовал собственное тяжелое тело, гудящие от работы красные руки, которые не знал, куда деть. Настя это заметила, покосилась на Рогожкина с прежней обезоруживающей улыбкой. Леонтий говорил что-то еще, размахивал руками, а Михаил не слышал, что он говорил: голос брата сделался далеким, невнятным. Рогожкин, не отрываясь, смотрел на Настю.

А она смотрела на него. И улыбалась, словно бы встретила человека, которого знает давным-давно.

Через минуту они разошлись. Настя двинулась к серым пятиэтажкам, прикрытым рослыми темными тополями, а братья Рогожкины – в город. Но состояние оглушения, в которое неожиданно попал старший Рогожкин – будто в пропасть улетел, – не проходило.

Он несколько раз оглянулся Насте вслед и один раз поймал ответный взгляд – Настя тоже оглянулась.

– Ну как? – спросил у брата Леонтий.

– Прекрасная девушка!