Охота на орлов

Тоскующий Пизон поначалу не хотел принимать участия в дележке и смотрел, как товарищи по очереди меняют вещи из своего снаряжения на предметы, принадлежавшие Вителлию. Его складной нож и ложка были редкими вещицами и ушли первыми; потом забрали большой бронзовый котелок, в котором было удобно тушить мясо. Кто-то взял пояс и фартук, кто-то – лопаточку, ложечку для чистки ушей и пилку для ногтей.

– Твоя очередь, – сказал Метилий Пизону.

Тот нагнулся и сначала взял гребень Вителлия, который по какой-то непонятной причине больше прочих вещей напоминал ему о друге, а потом и его меч.

– Теллий собирался избавиться от него. Лезвие совсем износилось, – сказал Метилий.

– Рукоять совсем целая. Одним богам известно, как он мог позволить себе такую вещь, – возразил Пизон, поглаживая пальцами пожелтевшую слоновую кость и представляя Вителлия как живого. – Я могу заказать новый клинок. И вещь будет как новая.

– Теллию это понравилось бы, – согласился Метилий, и все закивали головами.

Некоторое время они сидели и смотрели на оставшиеся предметы, а потом с общего безмолвного согласия скатали одеяла и отложили в сторону. Эти вещи им не понадобятся; утром они останутся здесь, а солдаты пойдут дальше. Память о Вителлии будет жить в их сердцах и мыслях – и в тех предметах, которые они себе взяли.

Острая тоска, терзавшая Пизона с момента смерти друга, после дележки его наследства вдруг отступила. С удивлением чувствуя облегчение, он посматривал на товарищей и видел, что им тоже полегчало.

Вителлий ушел, но, как и Сакса и остальные, он никогда не будет забыт.

Глава 44

Лошадь Тулла потерялась вместе с обозом, и ему пришлось идти пешком от самого лагеря, возле которого они разгромили варваров Арминия. Ужасно болели колени, поясницу словно разламывало изнутри, но ничто не могло заставить его покинуть место во главе когорты. Сегодня Пятый легион шел в авангарде, и около часа назад Тулл вышел на покрытую щебнем дорогу. Это означало, что передовые когорты приближаются к первому мосту. Близилась Ветера, наступал конец мучениям. С восхода солнца они прошагали двадцать с чем-то миль, поэтому, по расчетам, могли достичь Рейна, а за ним – лагеря. Несмотря на тяжелый переход, совершенный натощак, солдаты почти не жаловались, а если и жаловались, то мало.

После одержанных побед моральный дух был высок и продолжал крепнуть день ото дня, по мере того как войска шли, не подвергаясь нападениям. Прошлым вечером разведчики донесли, что германцев нет на мили вокруг, и эта новость вызвала в лагере ликование. Представлялось вполне вероятным, что на этот год Арминий и его союзники отказались от продолжения войны. Сам Тулл чувствовал себя все уверенней, но оставался начеку. Они еще не дома.

Перед заключительным переходом он поговорил с центурионами когорты. Необходимо соблюдать дисциплину, каждый здоровый солдат должен быть готов к бою. Люди могут петь, но, пока они не ступят на западный берег, всем следует оставаться в боевой готовности. Тулл думал, что он, быть может, слишком осторожничал, учитывая открытую с обеих сторон местность и отсутствие противника, но лучше так, чем позволить Арминию еще раз застать их врасплох.

Вскоре показалось здание, в котором размещались часовые, охранявшие переправу через реку, и сердце Тулла радостно забилось.

– Теперь Арминий не сунется, братья. Мост показался!

Ему ответили громкие радостные крики легионеров. Даже Пизон, утративший веселость после гибели своего товарища, Вителлия, преобразился.

Центурион поймал себя на том, что широко улыбается. Они сделали свое дело. В этом году никто из его солдат больше не погибнет. Они еще не вернули орла его легиона, но в следующем году вернут. И тогда с Арминием будет произведен окончательный расчет.

Колонна подходила к мосту. Две центурии, охранявшие переправу, выстроились вдоль дороги и приветственно кричали возвращавшимся солдатам:

– Добро пожаловать, братья!

– Вы храбрецы, все до одного!

– Хвала богам!

Тулл отдал честь в ответ на приветствие их центурионов, которые выглядели немного смущенными. Как выяснилось позже, встревоженные часовые приняли подходивший легион за орду германцев и начали рубить мост топорами. Только вмешательство Агриппины, жены Германика, находящейся на последних днях беременности, удержало их от разрушения моста.

Несколько мгновений спустя Тулл с удовольствием увидел и саму Агриппину, стоявшую на подступах к мосту. Величественная, со спокойным лицом и мелодичным голосом, она была облачена в одежды, вытканные из лучшей шерсти. Красные кораллы, оправленные в золото, украшали ее шею и запястья, волосы были уложены по последней моде. Позади Агриппины стояли две служанки и несколько телохранителей. Она была олицетворением римской матроны и женщины из царствующего дома. Тулл подумал, что Агриппина поступила мудро, появившись здесь. Войску это понравится.

Когорты подходили все ближе, и до них долетел голос Агриппины: