Охота на Овечкина

Колдунья смерила шута с ног до головы холодным проницательным взором и предложила немедля переправить его в Данелойн, где навалом и дичи, и ясного солнца, и никакой конкуренции. Чатури горячо поддержал это предложение, добавив, правда, что отправится в Данелойн вместе с Доркином, поскольку мечтает об этом с той самой минуты, когда познакомился с ним. Баламут насупился и ничего не ответил.

Но с тех пор тоже стал выходить на прогулки, и чатури неизменно сопровождал его, то сидя на плече, то разминая крылья в полете над верхушками спящих мертвым сном вечно желтых деревьев.

Веселее королевский шут от этого не стал. Напротив, он делался все более мрачен и даже слегка осунулся. В те недолгие часы, когда временные пленники искусственного Хорасова мира собирались вместе у камина, он сидел все больше молча и без улыбки слушал язвительные остроты и болтовню чатури, как будто полностью принявшего на себя шутовские обязанности.

Мрачность его прямо-таки бросалась в глаза. И Михаил Анатольевич, частенько озабоченно посматривавший в его сторону, но не решавшийся подойти, сказал однажды Фирузе:

– Что-то творится с нашим Баламутом. Вы заметили?

Они к тому времени тоже начали выходить на прогулки вдвоем, находя в обществе друг друга немало удовольствия.

– Трудно было бы не заметить, – отозвалась девушка и при этом как-то странно посмотрела на Овечкина.

Он машинально предложил ей руку, занятый своими мыслями, и, неторопливо шагая в ногу, они вошли под своды леса. Михаил Анатольевич тяжело вздохнул.

– Должно быть, он очень скучает. И все из-за меня! Поверьте, я совсем не хотел и не хочу, чтобы ради меня вы все здесь томились. Ведь Аркадий Степанович обещал помочь, и этого вполне достаточно!

– При чем тут вы? – не совсем вежливо перебила его Фируза.

Он удивленно посмотрел на нее.

– Но… как же…

– Неужели вы и впрямь столь невинны, Михаил Анатольевич, что так-таки ничего не понимаете?

– Что я должен понимать?

Она покачала головой.

– Вы-то сами… но скажите мне, пожалуйста… я знаю, Никса Маколей – ваш друг, конечно, и все-таки…

Фируза закусила губу, не решаясь продолжать.

– О чем вы? – недоумевая спросил Овечкин.

– Разве вы не видите, что ему очень нравится принцесса Май? – выпалила она наконец и залилась краской.

– А!

Овечкин понял, и лицо его прояснилось.

– Конечно, вижу. Но это же хорошо! Я был бы рад, если бы… мы же все знаем, что ее должны выдать замуж без любви, по расчету, по каким-то там политическим соображениям, это просто ужасно! А Никса – замечательная пара для нее. Разве вы считаете иначе?

Фируза смотрела на него, открыв рот.

– Не так все просто, – сказала она. – Но вы… как вы можете так легко говорить об этом?

Михаил Анатольевич отвернул лицо в сторону и несколько помедлил с ответом.

– Не знаю, почему это вас удивляет, – неохотно сказал он. – Неужели вы могли подумать хоть на секунду, что я… что мне… что я мог бы настолько забыться, чтобы вообразить… разумеется, нет.

На последних словах голос его окреп.

– Я стал много думать теперь – как никогда раньше! – со смешком признался он. – И вот что я понял: в книгу моей жизни затесалась совершенно сказочная глава. Я никогда не забуду ее, никогда не забуду Маэлиналь, но я и во сне не мог бы помыслить, что сказка будет продолжаться вечно. Нет, Фируза. Жизнь принцессы не имеет ко мне никакого отношения. Я никогда не побываю в Данелойне и никогда больше не увижу ее. Поэтому я был бы рад вспоминать их обоих – принцессу и короля – и знать, что где-то в ином мире они счастливы вдвоем. Ведь у сказки должен быть счастливый конец! Но это не моя сказка. Я в ней – всего лишь случайный персонаж.

– Может быть, – с сомнением протянула Фируза. – Но Баламут Доркин – всяко не случайный.

– Баламут?..

Михаил Анатольевич даже остановился. Лицо его вспыхнуло, ибо он вдруг понял, что она имеет в виду, и от внезапного проникновения в чужую тайну ему сделалось ужасно неловко.

– Вот оно что, – смущенно пробормотал он. – Бедняга…

– Но я рада за вас, – Фируза порывисто прильнула к нему и сразу отстранилась, тоже краснея. – Я не думала, что вы так хорошо это воспринимаете.

– Как же иначе, – сказал не совсем еще опомнившийся Овечкин. – Разве вы думаете по-другому? Мы-то с вами вернемся в Петербург… если я вернусь, конечно…

– Вернетесь, – убежденно сказала девушка. – Обязательно! И мы с вами будем друзьями, вы помните об этом?

Она еще больше покраснела, и всякий более проницательный, чем Михаил Анатольевич, человек мигом догадался бы, что с дружбой этой что-то не совсем ладно. Но Овечкин только кивнул и радостно улыбнулся.

– Конечно!

Одна только принцесса, пожалуй, не замечала состояния своего верного слуги. И прекрасна она была в эти дни, как никогда раньше…

Колдунья Де Вайле держалась особняком, ни с кем в долгие разговоры не вступала, на прогулки не выходила, а все больше сидела в общей комнате, глядя в огонь и думая неизвестно о чем. Никто, впрочем, и не искал ее общества. Колдунья из Данелойна не обладала, да и не хотела обладать способностью располагать к себе сердца людей.