Охота на Овечкина

Бледные щеки Маэлиналь слегка порозовели, а сердце внимательно наблюдавшего за обоими Баламута Доркина ухнуло в пятки. Он не мог быть спокоен до последней минуты.

Никто не был свидетелем разговора, состоявшегося между ними на маленькой полянке в глубине леса. Но если бы какой-то человек и оказался поблизости, вряд ли он понял бы, что присутствует при прощании влюбленных. Лица их были спокойны, голоса не дрожали. Они даже ни разу не коснулись руки друг друга.

Всю дорогу до этой полянки они шли молча, и только когда приблизились к упавшему дереву, на стволе которого столько раз сидели вдвоем, Никса Маколей остановился и сказал тихим, ровным, почти безжизненным голосом:

– Должно быть, мне нет нужды говорить о том, что я полюбил вас, Май, с первого взгляда.

Принцесса опустила глаза.

– Я не смею спрашивать о ваших чувствах, – продолжал Никса, – хотя… хотя мне приятно было бы знать, что вы иногда вспоминаете обо мне в вашем далеком Данелойне. Таком далеком…

Голос его замер, но принцесса слабо кивнула, и, ободренный этим движением, он снова собрался с духом.

– Я бесконечно сожалею о том, что мне не удалось стать истинным героем в ваших глазах – самому изгнать демона, освободить вас и таким образом заслужить право на ваше уважение, вашу дружбу, принцесса…

– Вы заслужили его, – перебила она мягко. – Я ценю вашу доблесть и ваше мужество в полной мере, и, поверьте… если бы не некоторые обстоятельства, мы совсем иначе говорили бы сейчас с вами.

– Мне известны эти обстоятельства, – с болью ответил Маколей. – И потому я не осмеливаюсь сказать больше. И все же… если бы они не были таковы… я хотел бы знать…

– Так знайте, – принцесса подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо. – Я тоже люблю вас, я всегда буду любить вас. И это все, что мы можем сказать друг другу.

Он закрыл глаза и стоял так несколько мгновений. Потом тихо сказал:

– Благодарю. Если когда-нибудь…

– Никогда, – отвечала принцесса. – Мы больше не увидимся с вами.

– Тогда – прощайте?

– Прощайте…

Они стояли совсем близко, но ни один не сделал движения навстречу. Лишь долгий последний взгляд – глаза в глаза… и влюбленные двинулись в обратный путь, не обменявшись более ни словом, походкой легкою и ровной, не спеша и не мешкая, словно возвращаясь с обычной прогулки.

* * *

Когда они вернулись в дом, Баламут Доркин впился взглядом в лицо принцессы, но не прочел на нем ничего. И терзался вплоть до той самой минуты, когда молодой король, крепко пожав ему руку, обняв Михаила Анатольевича и простясь с дамами глубоким придворным поклоном, шагнул наконец в неведомое пространство вслед за Босоногим колдуном и исчез, растворился навеки без следа. Тогда у королевского шута не то что гора свалилась с плеч – у него словно выросли крылья. Баламут ликовал. Он старался не выказывать явно своей радости, однако его так и распирало желание выкинуть что-нибудь эдакое… но что можно было сделать в таких условиях, да еще перед лицом страданий возлюбленной принцессы, он не знал. Поэтому он предложил Овечкину напиться вдрызг, благо вина в погребах Хораса оставалось еще немало.

Михаил Анатольевич отказался. Он был искренне огорчен за Маэлиналь, ибо до последней минуты надеялся, что все как-нибудь да уладится, что тот же Босоногий колдун со всей своей мудростью отыщет способ преодолеть затруднения, связанные с политическими видами даморского принца на ее руку, и Маколей сможет жениться на ней, не нанеся никакого ущерба Данелойну. Подобный же исход дела казался ему ужасно несправедливым, и ликование Баламута, которое тому не удавалось скрыть до конца, было даже неприятно Михаилу Анатольевичу. Он хотел бы утешить принцессу, но как? Маэлиналь немедленно удалилась в свои покои под предлогом головной боли и отослала Фирузу, и неизвестно, плакала ли она, запершись у себя, или же стоически переносила горе… Зато Фируза расплакалась откровенно, и вместо принцессы Михаилу Анатольевичу пришлось утешать ее.

Де Вайле так и сидела у камина и безучастно смотрела в огонь, словно презирая все людские страсти и горести. Баламуту ничего другого не оставалось, как напиться в одиночку, чем он было и занялся. И тут вещая птица неожиданно предложила ему свою компанию.

– Пей, друг Баламут, не бойся, – важно сказал чатури, увидев, с какой опаской тот нюхает налитое в серебряный кубок вино из запасов демона. – Это не иллюзия и не подделка, это натуральный и прекрасный дар виноградников Грузии. Хорас, даром что не мог чувствовать вкуса, играл только с дорогими игрушками. Пей, да налей и мне… я не прикасался к вину вот уже двести лет!

– Не свалишься? – поинтересовался Доркин.

– Свалюсь. Ну и что?

И Доркин энергично взялся за дело.

– Только ты и способен разделить мою радость сегодня, – прочувствованно сказал он, ставя наполненный кубок перед чатури. – Так повеселимся же от души! Надеюсь, скоро я смогу угостить тебя во дворце моего короля – ты еще увидишь, как гуляют айры! Ах, дом родной…

Чатури вынул клюв из кубка, запрокинул головку, глотая вино, а затем громко вздохнул.