Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию

Когда пэры и королевские судьи заняли свои места, сэр Уильям Кингстон ввел в зал суда свою пленницу в сопровождении леди Элизабет Болейн и леди Кингстон. Он подвел ее к барьеру, где для нее был приготовлен стул. После того как было оглашено обвинительное заключение, Анна подняла правую руку и заявила о своей невиновности¹⁴. Только после этого ей зачитали полный текст обвинений, которые представил прокурор Кристофер Хейлз. Как отмечает Шапюи, помимо пунктов из обвинительного заключения в этот текст добавили еще один пункт о том, что между ней и Норрисом состоялся обмен символическими знаками любви, доказывающий ее обещание выйти за него замуж после смерти Генриха¹⁵. В этом контексте возникал мотив угрозы семье короля: Хейлз утверждал, что Анна отравила Екатерину и намеревалась поступить так же с ее дочерью Марией. Для полноты картины суду рассказали о том, как Анна и Джордж шутили между собой над Генрихом и высмеивали его манеру одеваться. Кроме того, «она в некотором роде давала понять, что не любит короля и что он ей надоел»¹⁶.

По словам Спелмана, доказательства однозначно свидетельствовали о том, что Анна и Джордж «задумывали умертвить короля, ибо, как следовало из ее слов, король никогда не владел ее сердцем, и каждому из четырех [незнатных] сообщников она говорила, что любит его больше, чем остальных». Это, как утверждает Спелман, «порочило репутацию наследницы [Елизаветы], которая была рождена в браке с королем», что само по себе рассматривалось как государственная измена согласно Акту о престолонаследии 1534 года¹⁷. Обращает на себя внимание следующий момент:

И все свидетельства касались распутства и разврата и подтверждали, что другой такой блудницы больше не было в королевстве. Примечательно, что все эти подробности были раскрыты одной женщиной, леди Уингфилд, которая раньше была в услужении упомянутой королевы и обладала теми же качествами; и внезапно эта самая Уингфилд сделалась больна и незадолго до своей смерти поведала об этом одной из своих и т.д.¹⁸

Выражение «и т.д.», которым заканчивается эта запись, не обязательно свидетельствует о том, что что-то пропущено. Этой аббревиатурой обычно пользовались юристы для обозначения того, что дело не требует доказательств. Расшифровывая записки Спелмана, Бернет отметил, что часть страницы была оторвана, но он не счел нужным искать в этом какой-то тайный зловещий умысел¹⁹.

На момент смерти в 1534 году Бриджет Уилшир (вдова сэра Ричарда Уингфилда и сэра Николаса Харви) была замужем за Робертом Тирвитом. Для Тирвита, как для опытного придворного, не составляло особого труда узнать о готовящихся против Анны обвинениях. Еще до начала слушаний Тирвит, вероятно, поспешил сообщить Кромвелю о признании Бриджет, что стало поводом для проведения обыска в ее бумагах. Будучи представителями старинного рода в Линкольншире, Роберт Тирвит и его брат Филип через свою мать, Мод Тэлбойс, были тесно связаны с Екатериной и ее дочерью. Это во многом объясняет, каким образом письмо Анны к Бриджет Уилшир, написанное незадолго до того, как она получила титул маркизы Пембрук, оказалось в архивах первого секретаря короля²⁰.

Если бы только нам было известно, что могла знать Бриджет (если там вообще было что знать) об отношениях Анны с Гарри Перси и Томасом Уайеттом, все бы встало на свои места. Была ли у Анны необходимость скрывать от Генриха то, что могла знать ее подруга о ее юных годах в Кенте или о периоде сразу после возвращения из Франции? И что имел в виду Спелман, когда писал про Бриджет, что она была «в услужении упомянутой королевы и обладала теми же качествами»?

Как бы там ни было, приписываемые Бриджет показания были двухлетней давности и по степени достоверности мало отличались от слухов. Как иронично отмечает Бернет, «самый надежный вид подлога… возложить ответственность за сказанное на умершего, не боясь, что правда откроется»²¹.

Иных свидетельских показаний представлено не было. Пожалуй, самое поразительное в процессе над Анной было то, что ей не устроили очную ставку с Марком Смитоном, единственным, кто безоговорочно признался в связи с ней. По-видимому, Кромвель опасался, что тот может отказаться от своих слов. Хватило ли бы молодому музыканту уверенности или сил, учитывая, что он уже был обречен, повторить свое признание, глядя Анне в глаза? Возможно, это была главная причина, почему единственным весомым доказательством ее вины, представленным суду пэров, были показания женщины, которой уже не было в живых²².